Очень легкая смерть. Повести. Эссе - Симона де Бовуар

ее: она выбрала тот же путь, что и я. Но у меня был Морис. Конечно, у нее есть Жан-Пьер. Если не любишь человека, трудно представить себе, способен ли он заполнить собой чью-то жизнь.

Пятница, 1 октября. Впервые я сорвалась. За завтраком Морис сказал, что отныне, когда он будет проводить вечер с Ноэли, он будет оставаться у нее и на ночь. Он считает, что так приличнее и для нее, и для меня.

— Раз ты согласна с тем, что эта история имеет место, позволь мне пережить ее достойно.

Если учесть все вечера, которые он проводит в лаборатории, все обеды, на которые он не является, получается, что Ноэли он уделяет почти столько же времени, сколько мне.

Я сопротивлялась. Он довел меня до головокружения подсчетами. Если считать в часах, хорошо, он чаще бывает со мной. Но огромное количество часов он работает, читает журналы или мы встречаемся с друзьями. А когда он с Ноэли, он занят только ею.

В результате я уступила. Раз я выбрала позицию взаимопонимания и миролюбия, надо держаться. Не атаковать его в лоб. Если я испорчу ему это приключение, издали оно будет казаться более заманчивым, он начнет жалеть. Если я позволю ему «достойно пережить его», ему быстро надоест. Так утверждала Изабель. «Терпение», — повторяю я себе.

Все-таки надо признать, что в возрасте Мориса любовная история кое-что значит. В Мужене он, конечно, думал о Ноэли. Я понимаю ту тревогу в его глазах на аэродроме в Ницце: он спрашивал себя, не догадываюсь ли я о чем-нибудь. Или ему было стыдно своей лжи? Это был стыд, а не тревога? Я вижу его тогдашнее лицо, но не могу разобрать того, что на нем написано.

Суббота, 2 октября. Утро. Они сидят в пижамах, пьют кофе, улыбаются… Это видение причиняет мне боль. Когда споткнешься о камень, сначала ощущаешь удар, боль приходит потом. Страдание пришло ко мне с опозданием на неделю. Вначале я была скорее ошеломлена. Я умствовала, пытаясь отодвинуть эту боль, которая навалилась на меня сегодня утром. Образы. Я кружусь по квартире, и каждый шаг вызывает новый образ. Я открыла его шкаф. Увидела пижамы, рубашки, трусы, майки и расплакалась. Другая ласкается щекой об этот тонкий шелк, касается этого мягкого пуловера. Я этого не вынесу!

Я утратила бдительность. Я думала, что с возрастом Морис слишком много стал работать, что я должна примириться с его холодностью. Он стал смотреть на меня почти как на сестру. Ноэли разбудила его желания. Есть ли, нет ли у нее темперамента, как вести себя в постели, она, безусловно, знает. Он вновь испытал гордую радость победы над женщиной. Постель есть не просто постель. Между ними существует та близость, которая принадлежала лишь мне.

За обедом я сказала Морису:

— В итоге мы так и не поговорили. Я ничего не знаю о Ноэли.

— Но это не так. Главное я тебе рассказал.

Действительно, в «Клубе 46» он говорил о ней. Жаль, что я так плохо слушала.

— Все же я не понимаю, что особенного ты нашел в ней: есть десятки не менее красивых женщин.

Он подумал.

— У нее есть качество, которое должно тебе понравиться: она целиком отдается тому, что делает.

— Она честолюбива, я знаю.

— Это нечто иное, чем честолюбие.

Он запнулся, видимо смущенный тем, что расхваливает Ноэли в моем присутствии. Нужно сказать, что мой вид не предвещал ничего хорошего.

Вторник, 5 октября. Теперь, хотя Колетта уже выздоровела, я все равно провожу у нее довольно много времени. Несмотря на ее ласковость, я чувствую, что рискую скоро надоесть ей своей заботой. Когда столько времени живешь для других, очень трудно перестроиться и начать жить для себя. Не следует попадать в ловушку преданности. Я очень хорошо знаю, что слова «давать» и «получать» взаимозаменяемы. Как мне было необходимо сознание того, что я нужна моим дочерям! Здесь я никогда не обманывалась. «Ты удивительная, — говорил мне Морис (он говорил это так часто и по стольким поводам), — потому что для тебя делать удовольствие другим — прежде всего удовольствие для тебя самой». Я смеялась: «Да, это разновидность эгоизма». Какая нежность в его глазах: «Самая прелестная на свете».

Среда, 6 октября. Вчера мне привезли стол, который я выбрала в воскресенье на Блошином рынке. Настоящий фермерский стол сучковатого дерева, кое-где чиненный, массивный и широкий. Мне было грустно вчера вечером. Кино, нембутал — я скоро устану от такого режима. Но, несмотря на это, я предвкушала, как Морис обрадуется утром. Он и правда поздравил меня. Но что же это? Десять лет назад я устраивала нашу комнату, пока он навещал больную мать. Вспоминаю его голос, лицо: «Как нам будет хорошо, как мы будем счастливы здесь!»

Он разжег яркий огонь в камине, сходил за вином и опять принес мне алые розы. Сегодня утром он все рассматривал, хвалил с видом человека, решившего — как бы это сказать? — проявить добрую волю. Неужели он действительно переменился? В каком-то смысле его признание успокоило меня: у него любовная история, и это все объясняет. Но могла ли случиться эта история, останься он прежним? Я это предчувствовала, и в этом была одна из смутных причин моего сопротивления: невозможно изменить свою жизнь, а самому остаться прежним.

Деньги, блестящее общество — он просто пресытился. Когда мы перебивались кое-как, моя изобретательность приводила его в восторг: «Ты удивительная». Простой цветок, хорошее яблоко, пуловер, связанный мной, казались сокровищами. Что ж, в этой общей комнате, которую я обставляла с такой любовью, нет ничего особенного по сравнению с апартаментами Тальбо. А с квартирой Ноэли? Какая она? Конечно, роскошнее нашей.

Четверг, 7 октября. В конце концов, что я выиграла от того, что он говорит мне правду? Теперь он проводит ночи с ней — это их устраивает. Я спрашиваю себя… Но это слишком очевидно. Хлопнувшая дверь, стакан виски — все было сделано обдуманно. Он спровоцировал мои вопросы. А я, бедная дура, поверила, что он все сказал мне из преданности… Боже мой! Злиться — как это больно! Я думала, что не справлюсь с этим до его возвращения. Но на самом-то деле у меня нет никаких причин доходить до такого состояния. Он не знал, с чего начать, он хитрил, стараясь выйти из затруднительного положения. Это не преступление.

Все же я хотела бы знать: он заговорил ради меня или ради собственного удобства.

Суббота, 9 октября. Сегодня около половины одиннадцатого