Крутые парни и второй пол - Сьюзан Фрайман

342

Ibid. P. 26.

343

Ibid. P. 27.

344

Ibid. P. 29.

345

И действительно, это утверждение само по себе расходится с тем, что Гейтс уже рассказывал нам до этого. Маву-Лиза, женско-мужское божество фона, – это версия не Есу, а его прародителя. Этот седьмой сын Маву-Лизы, Легба, воплощает Есу в культуре фон, и недвусмысленно обозначенная мужественность Легбы не в последнюю очередь утверждается мифом, который пересказывает Гейтс, чтобы объяснить постоянную эрекцию божества. Более того, я также хотела бы отметить, что на рисунках 9,10 и 11, которые Гейтс называет изображениями «янусоподобного Эшу-Элегбара», видны две головы, но мало что указывает (по крайней мере, на фото) на его принадлежность к обоим полам.

346

Ibid. P. 36.

347

Ibid.

348

Ibid. P. 44.

349

Ibid. P. 52.

350

Ibid. P. 54.

351

Ibid. P. 44.

352

Ibid. P. 66.

353

Ibid. P. 72.

354

Ibid. P. 71.

355

Ibid. P. 73.

356

Гейтс также вступает в прямую полемику с Роджером Д. Абрамсом, утверждавшим, что чернокожие женщины и дети обозначивают свои мысли и поступки не так прямо, как чернокожие мужчины. «Я обнаружил, что черные мужчины и женщины используют между собой иносказательность в равной степени», – настаивает Гейтс. Однако если означивание отчасти мотивировано тем, что подчиненные группы вынуждены выражать себя не напрямую, не следует ли из этого, что чернокожие женщины и дети должны прибегать к этой практике даже чаще, чем чернокожие мужчины?

357

Ibid. P. 82.

358

Ibid.

359

Ibid. P. 83.

360

Ibid. P. 82.

361

Ibid. P. 102.

362

Ibid. P. 90–91.

363

Ibid. P. 111–12.

364

На самом деле таблица № 5 соответствует, правда лишь в общих чертах, тому описанию, которое он дает в тексте. Упоминаемая им «прямая черная линия», соединяющая Херстон и Моррисона, не отражена на схеме. Есть и другие признаки того, что Гейтс так и не продумал до конца эту, казалось бы, всеобъемлющую модель.

365

Ibid. P. 104–105, 123–124.

366

Ibid. P. 109.

367

Ibid. P. 108.

368

Ibid. P. 109.

369

Ibid. P. 131.

370

«Говорящая книга» – метафора самовыражения, впервые использованная Джеймсом Гронниосау, рабом-нигерийцем.

371

Ibid. P. 60–61.

372

То, что Гейтс на определенном уровне пытается защитить свое решение заменить Уиттли на Гронниосау, можно понять, обратив внимание на три небольших обмолвки, сосредоточенных в начале главы. Во-первых, он ссылается на комплементарное предисловие к Уиттли и работе Энн Плато 1841 года, утверждая, как и в «Фигурах», что образованность чернокожих связана с самоутверждением в полемике об их человечности. Таким образом он подтверждает свой тезис о тропе «говорящей книги» как о посреднике в диалоге «между народным языком чернокожих и литературными традициями белых, между устной и письменной речью». Уиттли же он упоминает лишь единожды, в странной ремарке об исследованиях, в которых она играет более значительную роль, и в итоге убирает и это упоминание в «The Talking Book Five».

Следующий показательный момент в тексте также касается вопроса об исторической важности образованности чернокожих. «Если бы черные могли сочинять и публиковать художественные произведения, – рассуждает Гейтс, – они спустя какое-то время смогли бы, сыграв несколько партий в коварной игре „Мама, а можно мне?“, совершить грандиозный подъем по звеньям Гигантской цепи Бытия». Разумеется, это правда, что чернокожих инфатилизировали и дегуманизировали на протяжении XVII и XIX столетий, поэтому есть определенный смысл в том, чтобы изображать их лишенными гражданских прав в двойной степени, используя в качестве метафоры название детской игры. Однако, хотя любовницы рабов, даже если не владели ими, то имели над ними определенную власть, и, хотя женщины-аболиционистки иногда высказывались на тему рабства, белым матерям не часто выдавалось порассуждать о ценности литературных произведений, написанных черными, и уж тем более о социальном статусе чернокожих. Излишне уточнять, что все восемнадцать из «наиболее уважаемых граждан Бостона», допрашивавших Уиттли, были белыми отцами. Как и Эндрю Росс, Гейтс, по-видимому, выносит свое представление о материнской природе дискурсивной власти не из знаний о фактический гендерных/расовых отношениях во времена Уиттли (или в наши дни), а из собственных переживаний о силе матери, неважно, черной или белой. В контексте этой главы я считаю, что негативное представление о матери у Гейтса продолжается его подавлением роли Уиттли как его литературной праматери и рационализирует его.

И последнее, на чем я хотела заострить внимание, – замечания Гейтса об автобиографических произведениях Ребекки Джексон, написанных в начале 1830-х и остававшихся неопубликованными до 1981 года. Согласно Гейтсу, Джексон, современница Джона Джи, не только использует троп «говорящей книги», но и «переосмысливает его в контексте мужского доминирования над женским голосом и своей потребности в образовании». Однако вместо того, чтобы проанализировать ее творчество наравне с другими своими героями, что стало бы хронологически и идеологически верным завершением всего раздела, он посвящает ей всего два предложения. В скобках он поясняет: «Я рассматриваю ревизию творчества Джексон в седьмой главе». Но, как и Уиттли, Джексон появляется на сцене только для того, чтобы немедленно оказаться за спинами ее предшественников-мужчин, которых она критикует. В результате получается, что Гейтс упоминает ее лишь затем, чтобы слегка виновато констатировать исключение из текста черных женщин в общем и ее в частности.

373

Ibid. P. 218.

374

Ibid.