Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

Кайши, но результатов это не имело. Смелость маньчжурским генералам придавала позиция Японии, которая становилась все более агрессивной и антисоветской. Литвинов 6 августа заявил прессе: «Советское правительство не позволит ввести себя в заблуждение дипломатическими маневрами нанкинских генералов или откровенно пацифистскими заявлениями их представителей в Женеве, а будет, как и прежде, принимать и усиливать все меры, необходимые для защиты интересов рабоче-крестьянского государства и восстановления его прав»[392]. С августа на границе с Маньчжурией начались вооруженные столкновения, а 17 ноября 1929 года Особая дальневосточная армия пошла в наступление и всего за три дня разгромила сосредоточенные у границы китайские войска. Еще до этого открылись переговоры, которые привели 22 декабря к подписанию нового договора советских представителей с Чжан Сюэляном, восстановившего прежние условия работы КВЖД.

На пике конфликта в него попытались вмешаться США, имевшие свои интересы в Китае. 2 декабря американское правительство направило властям СССР ноту, напоминавшую, что подписанный ими пакт Келлога запрещает нападать на другие страны. На другой день Литвинов назвал этот шаг «оказанием неоправданного давления» на переговоры между Советским Союзом и Маньчжурией и выразил удивление, что Штаты, не имея официальных отношений с Советским Союзом, находят возможным давать ему указания. В заявлении для прессы он обвинил правительство Чан Кайши в планировании захвата КВЖД, а США и другие страны Запада – в провоцировании конфликта. Те же обвинения он повторил 4 декабря в речи на сессии ЦИК: «Когда Нанкин затевал и подготовлял захват КВЖД, когда он затем этот захват осуществлял, когда мы объявляли во всеобщее сведение о китайских набегах на нашу территорию, этим «миролюбивым» державам не приходило в голову, что столь провокационные акты нарушают мирные условия добрососедства СССР и Китая, создавая угрозу миру, и они ничего не предпринимали для удержания Китая от этого акта»[393].

В той же речи Литвинов посетовал на то, что «у нас в СССР, насколько нам известно, нет представителей американского правительства, которые могли бы с нашей стороны следить за происходящим на советско-маньчжурской границе, а мы, не имея своих представителей в Америке, также лишены возможности своевременно информировать американское правительство об интересующих его событиях»[394]. Установление отношений с США оставалось одним из главных дел, которым в скором будущем ему предстояло заняться. Как и еще многими, находящимися в ведении первого лица советской внешней политики – наркома по иностранным делам.

Часть третья

На высоком посту

(1930–1939)

Глава первая

Скрытая угроза

В январе 1930 года Чичерин вернулся в Москву, но не к своим обязанностям. Сталин больше не удерживал его в должности, понимая, что здоровье наркома окончательно подорвано и во главе НКИД необходим другой человек. Фамилия его была известна, но с назначением тянули до 21 июля. В тот день Литвинова, проводившего коллегию наркомата, неожиданно вызвали в Кремль. Вернулся он часа через полтора и сообщил коллегам, что на Политбюро решился вопрос о назначении наркома. На вопрос Стомонякова, кого назначили, спокойно ответил: «Меня, конечно» – и продолжил заседание.

Никаких торжеств по этому поводу не было; Чичерин своего преемника не поздравил и после своей отставки ни разу не приехал в наркомат. Он оставил письмо-завещание, где сетовал на «ужасное ухудшение государственного аппарата»: «Демагогия стала совсем нестерпимой. Осуществилась диктатура языкочешущих над работающими»[395]. Там же он привычно ругал Литвинова и предлагал – зная, что его не послушают, – назначить наркомом В. Куйбышева. В отставке он жил уединенно в компании книг и любимого Моцарта; когда к нему приходили по каким-нибудь делам, говорил из-за двери: «Чичерина нет, он умер». Однако умер он только 7 июля 1936 года от кровоизлияния в мозг. Прощание в конференц-зале НКИД было многолюдным, но Крестинский на нем покритиковал покойного – возможно, по указанию сверху. Литвинов на похороны не пришел, однако позже вспоминал Чичерина как «выдающегося дипломата».

22 июля в газетах появилось постановление Президиума ЦИК СССР о назначении Литвинова и утверждении новой коллегии НКИД в составе первого замнаркома Крестинского, второго зама Карахана и члена коллегии Стомонякова. Назначенцев Чичерина новый нарком не тронул – только Карахана в 1934 году отправили полпредом в Турцию. 25 июля Литвинов провел первую пресс-конференцию – это было в особняке Саввы Морозова на Спиридоновке (ныне Дом приемов МИД), где через несколько лет ему предстояло поселиться. Беседу он вел по-английски, поскольку журналисты были в основном иностранными. На вопрос, не приведет ли его назначение к изменению советской внешней политики, он ответил: «Смена руководителей ведомств в Советском государстве не может иметь такого значения, как в капиталистических странах… В стране диктатуры пролетариата, где рабочие и крестьяне полностью и нераздельно осуществляют свою власть, внешняя политика целиком определяется волей рабоче-крестьянских масс, находящей свое выражение в решениях Советского правительства»[396].

Большинство сотрудников наркомата встретили назначение Литвинова с одобрением. Один из них, будущий невозвращенец Владимир Соколин (Шапиро), писал: «Под руководством Литвинова изменился жизненный ритм. Мы успевали сделать больше, но за меньшее время. Рабочие часы были известны заранее. Прихоти, неожиданные поступки, несуразные причуды были отменены. Конечно, в нашем деле были неизбежны разные неожиданности, но текущая работа была отлажена, строго распределена и точно контролировалась, без обескураживающих причуд. У нас было право спать ночью и обязанность работать, не изображая лихорадочную деятельность. Переходы от дружелюбного тона к истеричному остались только в анекдотических воспоминаниях. Установился суровый, но единственно практичный и эффективный стиль, без вызывающей оторопь драмы»[397].

Среди многих отзывов о работе наркома есть и свидетельства иностранцев – например, известного американского журналиста Луиса Фишера[398]: «Обладая большим умом, Литвинов резко критиковал ошибки и глупости своих подчиненных, и те боялись идти к нему на доклад. Но они восхищались им, и он был лоялен к ним, и многие из них оставались в наркомате долгие годы»[399]. Проницательный Фишер, хорошо знавший Литвинова, оставил любопытный отзыв о его взглядах: «Максим Литвинов – холодный большевистский реалист. Лозунги никогда не вводили его в заблуждение, он отбросил все иллюзии. «Перспектива мировой революции исчезла в ноябре 1918 года», – говорил он мне»[400].

Постановление Политбюро об утверждении Литвинова наркомом по иностранным делам. 21 июля 1930 г. (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 841. Л. 119)

Казалось, работой нового наркома довольны и в Кремле – еще до его назначения прошел XVI съезд ВКП(б), на котором Литвинов не выступал, но его деятельность получила высокую оценку. Со