Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

Незадолго до этого во Франции пришел к власти левый премьер-министр Эррио, что ускорило согласование пакта о ненападении – он был подписан 29 ноября 1932 года. Уже через месяц правительство Эррио сменилось новым, но министром иностранных дел остался Жозеф Поль-Бонкур, настроенный на развитие отношений с СССР. Однако постоянная смена кабинетов в Париже выводила из себя Литвинова, который говорил французскому послу Ф. Дежану: «Советско-французское сближение является выражением политики партий, стоящих ныне у власти во Франции, и нельзя ручаться за продолжение той же политики в случае прихода к власти правых партий»[417]. Политическая нестабильность привела к тому, что ратификация пакта в парламенте затянулась на полгода, а работа над торговым соглашением, важным для обеих стран, – на три года.

Кроме переговоров с Францией Литвинов в тот период уделял много внимания новому международному конфликту. 18 сентября 1931 года японцы устроили в Маньчжурии провокацию с подрывом железной дороги и под предлогом этого начали вторжение. К началу следующего года японская Квантунская армия овладела всей огромной областью, а в марте 1932 года там была создана «независимая империя» Маньчжоу-го во главе с последним китайским императором Пу И, привезенным из Японии. Эти события вызвали большое беспокойство как на Западе, так и в СССР, который теперь имел на своих восточных границах не полубандитское воинство Чжан Сюэляна, а многочисленную и хорошо вооруженную Квантунскую армию японцев. Уже 22 сентября 1931 года Литвинов вызвал к себе японского посла Коки Хироту и сообщил, что Советский Союз обеспокоен наступлением в Маньчжурии, поскольку оно угрожает КВЖД. Хирота заверил, что Москва будет получать «полную информацию» о событиях и что Япония скоро договорится с Китаем на начавшихся в Нанкине переговорах (то и другое оказалось ложью).

Официальный визит Литвинова в Турцию в октябре 1931 г. (Из открытых источников)

В китайских делах Литвинов разбирался куда хуже, чем в европейских, и, по-видимому, недооценил серьезность ситуации. В октябре он посетил с официальным визитом Турцию, где подписал продление договора о дружбе и ненападении. В Анкаре его принимали тепло, но чувствовалось, что турецкие власти больше тяготеют к сотрудничеству с Западом, в том числе со своим давним партнером – Германией. Литвинов встретился со старым другом Яковом Сурицем: тот уже давно был полпредом в Турции, тяготился этим и просил перевести его в Европу (в 1934 году он был направлен в Берлин). Вернувшись, он узнал, что 25 октября Совет Лиги Наций попытался принять резолюцию, осуждающую Японию и требовавшую от нее вывода войск, но японский голос «против» помешал этому. При этом страны Запада не спешили ссориться с Японией, и Литвинов избрал ту же тактику. 31 декабря он встретился с прибывшим в Москву министром иностранных дел Цуёси Инукаи и предложил подписать пакт о ненападении, которые «готовятся со всеми нашими соседями, кроме Японии». Министр, как записал Литвинов в дневнике, был «явно застигнут врасплох», но обещал передать предложение кабинету министров.

Ответа из Токио Литвинов не дождался и в декабре 1932 года в беседе с послом Ови предположил, что «по его личному мнению однажды России придется вступить с Японией в вооруженный конфликт»[418]. Тем временем Лига Наций отправила в Японию и Китай комиссию во главе с бывшим вице-королем Индии лордом Литтоном. Свой отчет она представила только в конце 1932 года, но так и не решилась назвать Японию агрессором. Несмотря на это, японцы сочли работу комиссии вмешательством в их внутренние дела и в следующем году вышли из Лиги – это был первый подобный случай. Западные страны явно не собирались идти на обострение, да и Советский Союз, все еще переживавший «великий перелом», не мог позволить себе конфликт с Японией. Поэтому весной 1933 года Литвинов, заручившись согласием Политбюро, начал подготовку соглашения о продаже Японии КВЖД – дорога и так уже находилась под полным контролем японских оккупационных властей.

Между тем 2 февраля 1932 года в Женеве открылась долгожданная Международная конференция по разоружению. Литвинов находился там почти до конца года вместе с Луначарским и небольшой делегацией. Стенографистка Наркоминдела Агнесса Ромм вспоминала: «Жили мы все в одном пансионате. Литвинов и Луначарский занимали такие же комнаты, как и мы, рядовые сотрудники. Питались все вместе в одной столовой за общим столом, меню для всех было одинаковое. Весело, единым коллективом, дружно жила наша крошечная советская колония. Во время Международной конференции по разоружению нам всем пришлось основательно потрудиться. Литвинов, как обычно, был спокоен, уравновешен в отношениях с сотрудниками. Вечерами он принимался за газеты и журналы. Следил за прессой Литвинов сам, референтов у него не было. Максим Максимович читал газеты на английском, немецком, французском языках, просматривал итальянские и испанские издания.

Вечером, если предстояло заседание комиссии или ассамблеи, Максим Максимович диктовал проект выступления. Делал это очень тщательно. Если предстояло выступление на английском языке, то он перевод делал сам.

Литвинов у входа в зал заседаний Международной конференции по разоружению в Женеве. Февраль 1932 г. (Нац. биб-ка Франции)

Вечерами мы иногда все вместе отправлялись в кино. Максим Максимович очень любил смотреть фильмы и мог после просмотра одной картины сразу же пойти в другой кинотеатр. На приемы, устраиваемые в Женеве, мы, рядовые сотрудники, не ходили. Не было хороших костюмов. Скромные командировочные старались использовать для покупки нескольких баночек кофе или других деликатесов, которых тогда в Москве не было»[419].

Конференция вызвала в Европе большой интерес, немалая часть которого была направлена на советскую делегацию. Коммерсанты предлагали ей продавать в СССР всевозможные товары, эмигранты просили о возвращении на родину, журналисты – об интервью. Прошел слух, что белогвардейцы строят планы нападения на дипломатов, и всем членам делегации запретили выезжать за пределы Женевы. На самом деле так, вероятно, боролись с возможными невозвращенцами, число которых продолжало расти. Гораздо больше этого Литвинова беспокоило положение в Германии – словно в пику конференции ведущие партии этой страны потребовали «равенства в вооружениях», то есть снятия ограничений, наложенных Парижским миром на ее армию и флот. Гитлер открыто рвался к власти, но казалось, что в Европе это никого не беспокоит. Госсекретарь США Генри Стимсон вспоминал, что в мире тогда «господствовал дух пораженчества».

На рассмотрение конференции был предложен целый ворох проектов, в том числе договор, согласованный Подготовительной комиссией, французский «план Тардье» и два советских предложения – о полном и постепенном разоружении. В самом начале заседаний избранный председателем А. Хендерсон выступил с крайне туманной