Максим Литвинов. От подпольщика до наркома - Вадим Викторович Эрлихман

всех сторон. Могло казаться, что каждое из этих двух государств могло быть тогда вовлечено в общий враждебный фронт против другого, но они предпочли дружески протянуть друг другу руки и заявить о своем желании забыть недавнее тяжелое прошлое, зачеркнуть все взаимные претензии и положить начало новым, действительно мирным и нормальным отношениям и международному сотрудничеству. <…> Работа конференции по разоружению значительно выиграла бы, если бы делегации инспирировались такими идеями, которые были положены десять лет тому назад в основу Рапалльского договора. Вот почему я считаю, что Рапалльский договор имеет не только значение двустороннего документа, но и международного акта, который должен служить уроком и образцом, достойным подражания»[428].

Литвинов, как известно, не был большим сторонником союза с Германией, поэтому немецкие газеты обвиняли его в неискренности. Позже к ним присоединился и бывший германский посол в Москве Герберт фон Дирксен, утверждавший в мемуарах, что нарком, враждебно настроенный в отношении Германии, одобрял Рапалльскую систему только на словах: «Литвинов не был заядлым сторонником политики Рапалло, но всего лишь вынужденно следовал ей по долгу службы. <…> В целом, однако, он оставался лояльным к истинной вере до тех пор, пока приход национал-социалистов к власти не предоставил ему приятного предлога стать одним из первых, покинувших идущий ко дну корабль политики Рапалло»[429].

В конце года Литвинов, вернувшись в Москву, обнаружил, что положение в стране остается сложным. Даже в столице начались перебои с продуктами, а во многих регионах, по слухам, свирепствовал настоящий голод. Крестьян загнали в колхозы, отобрав «лишнюю» собственность, а сопротивляющихся эшелонами вывезли в тайгу. «Правые» были разгромлены, власть отныне безоговорочно принадлежала Сталину, но пропаганда еще яростнее призывала бороться с врагами и шпионами. У себя дома нарком обнаружил нового человека – девочку-подростка, которая жила в том же доме на Хоромном, но дни напролет проводила у Литвиновых. Зинаида Витольдовна Буяновская (1915–2007) была дочкой польского эмигранта, служившего когда-то с Литвиновым в Московском народном банке, и детство провела в Англии. Айви привлекло это обстоятельство, а также то, что девочка любила английские книги. Ее собственные дети уже уходили из-под материнского влияния, и она привязалась к ласковой внимательной Зине. Ее отец работал на Севере, и незадолго до Зининого совершеннолетия Айви уговорила мужа согласиться на усыновление девочки, а ее – взять фамилию Литвинова.

В конце жизни Буяновская рассказала А. Терехову о семье наркома (с поправками как на ее память, так и на фантазию писателя): «Они совсем разные люди… Папа любил танцевать. На всех приемах! И со мной даже. Привозил из-за границы много пластинок. Танцы – это движение, движение, мы по два часа гуляли и летом, и зимой, я на лыжи его поставила, хоть немножко, но ходил и редко падал. Решительный, твердый очень человек. В десять утра как штык выезжал на работу. В пять часов как штык ехал обедать в кремлевскую столовую и получал на ужин паек: французскую булку, икру – все нам доставалось…

Мама жила своей жизнью. С папой они дружили, но не имели ничего общего. Ей скучно было. Прихожу: она в постели. «Вставай, вставай, нельзя лежать!» – одевала ее в красивый узбекский халат, заставляла завтракать. Переводила с английского она много, но все равно скучала. Муж уехал на работу, дети ушли в школы – что делать? Дружила только с американцами, тогда много приезжало советских американцев. А папа это не одобрял: «Пойми, я не могу к себе в дом приглашать иностранцев!» Хозяйством не занималась. Мне кажется, за всю жизнь даже чая не поставила на плиту. Все делала женщина Афанасьева, что жила при кухне. Все вместе встречались только за ужином. Так всю жизнь и прожили»[430].

Семья Литвиновых за чаем. 1931 г. (Из семейного архива М. Слоним-Филлимор)

О Зине тому же Терехову рассказывала и Татьяна Литвинова: «Мы научили ее мату, и она стала своим человеком. Миша, конечно, с ходу влюбился в нее и страшно издевался: проведет черту во дворе – не смей переступать! Дрались они жутко. Папа чурался ее первое время, но потом вместе с мамой начал жалеть: бедная девочка! С такой внешностью рано выскочит замуж! Вечно все к ней пристают! С матерью тяжелые отношения… И Зина начала постоянно торчать у нас, мама предложила ее удочерить и попросила меня пустить в свою комнату»[431]. История имела продолжение, к которому мы еще вернемся.

Несмотря на соседство сотрудников НКИД (а может быть, именно из-за этого) Литвиновы тяготились жизнью в Хоромном и скоро начали думать о переезде. Возможно, повлияла партийная чистка, которую прошел Максим Максимович, – было нелегко жить рядом с теми, кто писал на него доносы. Была и еще одна причина: наркому полагалась госохрана, а в общем доме, среди жильцов, размещаться ей было негде. Но переезд семьи состоится только два года спустя, после важных событий и в их жизни, и во внешней политике СССР.

* * *

К концу 1932 года после подписания пактов с Францией и Польшей международное положение Советского Союза укрепилось. Французский дипломат Робер Кулондр, ставший позже послом в Москве, писал тогда, что «Литвинов смог провести свою политику, и она отвечает взаимным интересам СССР и Франции». Но добавил, что у него было еще много противников, «защищающих исключительно немецкую ориентацию», против которой он боролся «с упорством и не без успеха»[432]. Японская агрессия на Дальнем Востоке на время остановилась, здесь наращивалась советская военная группировка под командованием Блюхера, и японцы не проявляли пока желания напасть.

Но эта успокоенность рухнула, когда 30 января 1933 года Гитлер был назначен новым рейхсканцлером Германии. Приход нацистов к власти стал следствием не только тяжелого экономического кризиса, но и раскола антифашистского движения, вызванного близорукой политикой советского руководства. С его подачи Коминтерн в конце 1920-х годов объявил социал-демократов «социал-фашистами», запрещая коммунистам сотрудничать с ними. Против этой позиции выступил опальный Троцкий, а вот Литвинов, верный своему невмешательству в теоретические споры, критиковал ее только исподволь, постоянно подчеркивая необходимость единства всех антифашистских сил. Только после победы нацистов Коминтерн на своем VII конгрессе летом 1935 года пересмотрел прежний провальный курс и выступил за создание единого фронта против фашизма.

Получив власть, Гитлер не заставил долго ждать осуществления своих радикальных обещаний. Уже через месяц произошла громкая провокация с поджогом Рейхстага, давшая повод ввести чрезвычайное положение, запретить левые партии и отправить их членов в концлагеря. Фюрер не скрывал, что собирается расширить «жизненное пространство» – прежде всего