Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис

«крестьяне по их природе» не способны справиться с таким трудным делом. Один инспектор, посланный на осмотр кооператива в Пензе, просто счел, что правление, состоящее из одних крестьян, из-за безграмотности своих членов «существенной пользы» принести не может. Отмечая высокий уровень банкротств рядовых членов, он заключал, что за отсутствием интеллектуальных сил в состав совета вошли местные крестьяне, которые благодаря своей безграмотности и неразвитости совершенно не руководствуются уставом. «Темнота и безграмотность» — вот короткое, но многозначительное заключение архангельского инспектора, который отклонил целый ряд заявлений, иногда добавляя, что новое учреждение ничего не выиграет даже от присутствия интеллигента[436]. Его вологодский коллега просто отметил, что учредители кооператива «исключительно крестьяне», а в другом случае пояснил свой довод: «идейных, интеллигентных лиц в списке учредителей нет». Инспектор, служивший на Кубани, подчеркивал полное отсутствие интеллигентных сил и нехватку людей, достаточно развитых хотя бы по крестьянским меркам, чтобы управлять кредитными кооперативами. Инспектор из Екатеринославской губернии все-таки отыскал культурного крестьянина, но это была настоящая диковина: «Это редкий пример рядового крестьянина, любящего свое товарищество и посвятившего себя на служение ему». Такое заключение основывалось на том, что этот поселянин начинал видеть проблему глазами инспектора, оправдывал его надежды, «учение открывало ему глаза на истинную цель кредитного товарищества»[437].

Возможно, действительно имело смысл настаивать на том, чтобы члены кооператива были в состоянии вести бухгалтерские книги для сложных финансовых операций; но сама неспособность вести бухгалтерию помещалась в более широкий контекст — «низкую культуру населения» и его «отсталость»[438]. Под этим понималось (наряду с неспособностью писать, читать, подписывать свое имя и полностью понимать канцелярский стиль кооперативного устава) любое действие или социальное поведение крестьян, которое казалось неприемлемым профессионалу. Заметив, что ходатаи в одной деревне подписали прошение, не понимая его смысла — что само по себе было справедливым нареканием, — инспектор утверждал: «Это обстоятельство, мне кажется, ясно говорит о том, насколько легкомысленно относятся учредители к такому серьезному делу и как велика их темнота»[439]. После неурожая в Пензенской губернии местный инспектор был завален заявлениями об учреждении новых товариществ, однако для его отчетов типично следующее заявление: «Крестьяне села Щепотьева… настолько темны, невежественны и малограмотны (и интеллигентных руководителей среди них к сожалению не имеется), что по их личному признанию, им товарищество нужно только сейчас, в тяжелую годину неурожая». Инспектор собрал членов кооператива, указал им на их «неграмотность» и «неопытность» и пообещал закрыть товарищество, если они не возьмут на работу «интеллигента» для ведения бухгалтерии[440]. Несдержанность также была признаком невежества. Так, однажды другой пензенский инспектор прибыл в деревню во время собрания схода. Несмотря на его прежние проповеди о «некультурности» пьянства, «члены нашли для себя более удобным не стесняться в проявлении своих наклонностей, выразившихся в чрезмерном употреблении спиртных напитков, и в товариществе началась необузданная вакханалия». Отчаявшись найти хотя бы одного трезвого члена кооперативного правления и убедившись в невозможности ничего втолковать даже трезвым кооператорам-крестьянам, инспектор распустил правление и назначил новые выборы с кандидатами по собственному усмотрению[441].

Географическая изоляция от городов и их культурного влияния была не менее гибельна для кооперативного движения не менее «некультурности». Ссылки на «глухие места» предполагали неспособность их жителей узнать что-то новое и вкусить от культуры, приносимой профессионалами. Инструкторы маслодельных артелей в Вологодской губернии были уверены в том, что восточные уезды губернии лишены маслодельных и кредитных кооперативов единственно по причине своей оторванности от таких центров «цивилизации», как губернский центр и губернский кредитный комитет. Как пояснял местный инспектор, болота отделяют эти деревни от «культурных центров» так, что они «занимают обособленное положение… Население этого уголка заметно выделяется малокультурностью и косностью. Все начинания общественноэкономического характера оканчивались неудачно». Конечно, и там были грамотные и «энергичные крестьяне», но они обязательно воспользовались бы новой ситуацией для обмана своих односельчан и подчинения их своим интересам[442].

Результатом таких взаимоотношений стала культурная делегитимизация сельского населения в глазах специалистов, так что любой крестьянский отклик мог быть сочтен отражением отсталости. Жители одного из сел Костромской губернии узнали, что земский агроном получал по 100 руб. за каждый основанный им кооператив; члены товарищества заключили, что теперь наконец ясно, почему агроном казался таким увлеченным своей работой, и стали относиться к нему с большим пониманием, но меньшим уважением; говоря: «За 100 рублей… агроном на все пойдет — и лавку устроит и кредитное товарищество заведет. Сто рублей не шутка». Такая реакция свидетельствовала о том, что крестьяне плохо понимают цели учреждений, но это не побуждало кооператоров-теоретиков усомниться в собственном подходе[443]. Сибирские крестьяне, встречая инструкторов, нередко сразу начинали «расспрашивать не только подробно, но подчас обидно-подозрительно о средствах… об условиях выдачи ссуд, об ответственности в уплате, о технике и экономике маслоделия… Мужик не может себе представить, что есть на свете люди, которые могут работать, не требуя платы»[444].

Два инструктора, служившие в Вологодской губернии, писали, что невежественные крестьяне и их «враги» находятся на одном и том же культурном уровне — и тем и другим не хватает общественной сознательности. Когда закупочные цены были выше в частной лавке, члены кооператива спешили продать свою продукцию торговцу, а не своему собственному товариществу; а «надо знать, что торговец этот умышленно повысил цены с целью разорения артельной лавки, и вот сами же артельщики помогают ему в этом благом деле». И далее: «Масса артельщиков все еще плохо различает, где кончаются узкие частные интересы отдельных членов и где начинаются солидарные интересы организации… Пока эта социальнопедагогическая задача не займет видного места в деятельности артели, до тех пор члены артелей будут идти кто в лес, кто по дрова и при первой тревоге каждый будет спасать себя и свое, бросив общее на произвол судьбы»[445].

Публицисты добавляли к этому, что вмешательство профессионалов еще долго будет жизненно необходимым. При столь глубокой, закоснелой и всепроникающей отсталости, которая сделала крестьян уязвимыми для вторжения в их жизнь «влиятельных людей», в условиях их неспособности понять собственные интересы, практически ничего не оставалось, как усиливать власть профессионала. Опрос местных собраний кооператоров на тему о причинах многочисленных «отклонений» в кооперативном строительстве лишь отсылал к «общим культурным условиям русской жизни», «низкой культуре и несознательности населения» и указывал на «изоляцию» крестьян в их закрытом сословии и деревнях. Никакое специальное мероприятие не могло компенсировать эти изъяны, так что единственный вывод из этих ответов состоял в том, чтобы облегчить интеллигенции доступ в деревню[446]. Один инспектор, сделав краткий обзор таких некультурных