Стоп-кадр. Легенды советского кино - Николай Ирин

будущего корифея берутся лишь те, кто способен эти качества по достоинству оценить и обладает в своем кругу авторитетом. Первая в списке – родная бабушка, взявшаяся повлиять на родителей, убедить тех не ломать эмоционального юношу через колено, не чинить ему препятствий на пути в киноинститут. Второй – профессор ВГИКа Борис Бибиков. Тот, по легенде, увидел в коридорах рыдающего не зачисленного абитуриента, смилостивился, прослушал повторно и таки зачислил на свой курс. После успешного дебюта в «Молодой гвардии» (пусть и в эпизодической роли) следуют девять лет предельно скромного существования, едва ли не прозябания. По словам советского специалиста по физиогномике Веры Кузнецовой, «профессионализм типажных актеров сводится к умению демонстрировать на экране красоту, обаяние, внешнее своеобразие. Внешность превращается в главный фактор, определяющий экранную судьбу таких актеров. Она измеряется модой на лица. К сожалению, кино нередко обрекает на подобное внешностное существование и талантливых, ярких актеров, которым не удается освободиться от навязанного им типажного образа».

Даже постановщик фильма «Дело было в Пенькове», а впоследствии ближайший друг Вячеслава Васильевича Станислав Ростоцкий, впервые увидев его, будто бы воскликнул: «Слава, я сделаю из тебя Жерара Филипа!» То есть сопоставил с выдающимся французом по одним лишь внешним данным и подверстал к типажному направлению, определив вдобавок на заведомо неблагодарную роль «копии».

Тихонов невыносимо долго находился в плену ложных, слишком поверхностных ожиданий окружающей его среды, и, пожалуй, ничто не предвещало беспрецедентного триумфа.

В истории с ролью Андрея Болконского также все складывалось и обидно, и драматично. Экранизация «Войны и мира» – дело государственной важности. Сергею Бондарчуку предоставлены неограниченные возможности. Историческая эпопея уже в запуске, а лучшие, по мнению режиссера, кандидаты на роль князя по разным причинам отпали.

Вроде бы не ставится под сомнение то, что решающее слово при назначении Вячеслава Васильевича сказала влиятельная Екатерина Фурцева. Тогдашний министр культуры, она в критический момент настояла на его кандидатуре. А что – благородная внешность, стать, порода положительно наличествуют… Бондарчуку в Тихонове определенно чего-то не хватало, и он, мыслящий изнутри процесса, остался недоволен таким выбором, однако же в данной ситуации зависел от контролирующего грандиозный проект государства.

Что переживал в эти четыре года актер, представить себе и легко, и жутковато. В период эпохальных съемок у него нет того безупречного реноме, которое требовалось, чтобы уверенно, с полным на то правом воплощать ключевую фигуру Русского мира. Он отказывается от всех предложений, лихорадочно читает, непрестанно ищет, терзается, чувствуя неудовлетворенность, а то и явное недовольство постановщика. Да, красив и статен, да, ему отменно идет форма, но нечто (может, как раз негласное родовое предписание «мы плебеи») мешает свободно ощущать себя в шкуре аристократа.

Несколькими годами ранее в «Двух жизнях» он играл князя Нащекина. Но та картина была, скорее, социальной агиткой. Здесь же требовалось явить публике заветного героя самого Льва Толстого. Реакция критиков недвусмысленна: «Не Андрей, не Толстой, упрощение». А ведь и в самом деле получается: всего-навсего «типаж» (да еще и по подсказке высшего начальства) погрузился в глубь психологической бездны. Тихонов не в кризисе – в отчаянии. Замышляет покончить с актерской карьерой. С тоской переваривает все случившееся с ним за минувшие десятилетия. Возможно, мысленно соглашается с давнишним приговором не в меру заботливых родителей. Но тут случилось то, что в духовно-мистическом контексте понимают под смертью-воскрешением. Умирает специалист по типажным превращениям – рождается превосходный артист общенационального уровня.

В картине «Доживем до понедельника» перед нами предстает не только учитель Илья Семенович Мельников, но, если присмотреться, еще и будущий Штирлиц. Ростоцкий уговорил любимого исполнителя попробовать в последний раз, и Тихонов наконец находит подлинного себя. И свою родовую травму «несоответствия», и собственные рефлексии по поводу нехватки внутреннего объема передоверяет экранному герою – нашему современнику, интеллигенту, осуществляющему историческую связь времен. Причем срабатывает даже пресловутый типажный эффект «моды на лица». Но теперь как результат – не влечение простака-зрителя к сугубо внешней красоте, а внезапно возникшая тяга обустроившего быт и создавшего новый уклад горожанина к погружению в себя, к самоисследованию. В том же ряду оказывается потребность в молчании, которую незадолго до перерождения Тихонова выразительно сформулировал поэт: «Тишины хочу, тишины… Нервы, что ли, обожжены?» Актер идеально отвечает на поступивший заказ и становится тем самым заветным исполнителем, с которым начинают мыслить и чувствовать в унисон десятки миллионов.

В этом фильме, а потом еще в «Семнадцати мгновениях» Тихонов совершил, по сути, культурную революцию – показал человека, осознанно и безжалостно расстающегося с претензиями на фантазирование, юродствование, с внушенными комплексами относительно «недостаточно благородного» происхождения. Герой видит свою миссию не в поклонении химерам, а в служении тому, что реально наличествует: Родине, подрастающему поколению, еще не обремененному ложным сознанием, воинскому уставу, Ставке Верховного главнокомандования.

Трезво оценить расстановку сил, понять и принять самое себя во всем, включая имманентные риски катастрофических неудач, провалов – значит увеличить собственную силу и перед лицом врага, и в противодействии с кишащими в подсознании соблазнами.

В перестроечной и постсоветской действительности Вячеславу Васильевичу многое претило именно потому, что под видом духовного поиска и процесса всеобщей реабилитации зачастую протаскивались и проталкивались фата-морганы нечетко мыслящих социальных групп и субъектов. Его Мельников, процитировав Баратынского, выдыхает: «Как просто сказано. Как спокойно. И – навсегда», – это квинтэссенция тихоновского метода.

В «Семнадцати мгновениях» актер совершает мало активных действий (вроде убийства провокатора). Львиную долю экранного времени предъявляет свою прежнюю типажную выразительность, однако подкрепленную на сей раз очевидной для всех личностной состоятельностью. Он дерзнул положиться исключительно на себя и обязуется не обмануть доверия тех, кто от него зависит. Олицетворяет, таким образом, идеальное общественное устройство. Потому и возникла феноменальная, неотменимая всенародная любовь к задумчивому красавцу, облаченному во вражескую военную форму: за этим образом угадываются и трагическая история великой России, и миллионы представителей самых разных поколений. Он будто бы дает понять: все будет хорошо, враг будет разбит, победа будет за нами.

Вторая жена в свое время сильно ревновала Тихонова, даже обговаривала условия предстоявших ему любовных сцен. Неудивительно, ведь в 1967-м она выходила замуж за просто красивого мужчину и артиста средней руки, а он за несколько лет превратился в глубочайшего актера, любимца всей страны. Это глубина иного рода, нежели, допустим, у гениального Иннокентия Смоктуновского (постоянного соперника на актерских пробах, будь то образ Болконского или роль Штирлица), предъявлявшего прорву индивидуальной психики в комплекте с уникальным аппаратом по производству фантазий. Тихонов демонстрирует качества коллективного национального тела: терпеливое приятие сущего, стоицизм в мире притворства и стремительно меняющихся этических стандартов. Он всего-то молчит и