Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

обо всем. Неужели мы не были достаточно осторожны? Почему забрали Дика? Пострадает ли Гер из-за нас? В моей голове крутились разные мысли. Я попыталась сообразить, о чем могут меня спросить и как я должна отвечать. Почему они забрали нас? Из-за того, что мы помогали евреям, или из-за вечеров с Яном и Морин? Хотя ведь с актерами больше ничего особенного не делали. Или это из-за посылок в Вугт?

Пятница, 26 ноября 1943 года

На следующее утро мы узнали правила содержания в тюрьме: приносить воду внутрь, выносить бочку наружу, проветривать камеру – и так далее. Все это время мои мысли были с Диком и в Эпе. Я постоянно думала о бедной Сини, о том, как она себя чувствует теперь, когда рядом с ней больше нет всех нас троих.

Суббота, 27 ноября 1943 года

Нас, двенадцать человек, разместили в большой камере. Большие окна, стол, все аккуратно и хорошо организовано. Мы представились друг другу и очень скоро почувствовали себя как дома, словно мы больше не были в тюрьме. Нас угостили блинами, потому что в пятницу для миссис Жак Ратгерс передали чемодан, полный разных вкусностей. Когда мы поинтересовались, как же эту контрабанду смогли пронести сюда, ответ был таков: через парадную дверь. Мы читали, играли в игры, немного занимались рукоделием и постепенно узнавали о том, как здесь все происходит: как организуются допросы, о чем спрашивают и так далее. Мы узнали много полезного. В том числе и о том, что многие решили перебежать на другую сторону… Нам разрешили написать одно письмо. Еда была довольно вкусной, и старожилы готовили намазку из сырых овощей на хлеб, которая была очень вкусной.

Утром Нел Моленаар растопила плиту. В тот вечер мы получили наши кровати, 12 матрасов и покрывала для каждой из нас. Нам пришлось передвинуть свои вещи, чтобы освободить место для кроватей… Это достаточно примитивная вещь, но у нас в камере был внутренний телефон, и вечером нам звонили и желали спокойной ночи. В «одиночной» камере свет выключался в 7 часов, но здесь нам разрешалось держать свет включенным до половины девятого… Днем у нас был час молчания с часа до половины третьего, в это время все разговоры запрещались. Такое же правило соблюдалось по утрам в воскресенье в течение полутора часов. Мы много читали, вязали, играли в карты и так далее. За это время мы связали совершенно фантастическое количество шерстяной одежды. Наши дни проходили спокойно. Те, кто находился здесь уже длительное время, давали нам советы, чтобы подготовить нас к допросам: что мы должны говорить, верить или не верить тому, что скажут нам.

В первую неделю меня не вызывали на допрос, и все сочли это нехорошим знаком, поскольку это означало, что мое дело не сдвигалось с мертвой точки. Я часто думала о Дике, о том, как ему жилось в другой секции тюрьмы. Приходили Мик и Рит, чтобы принести мне разные вещи. Мне удалось многое заштопать, в том числе носки для Дика, которые ему передали. В конце нашего коридора в камерах сидело несколько мужчин из Эпе, но голоса Дика я не смогла различить. Я спросила у них, знают ли они что-нибудь о нем, но они ничего не знали.

Воскресенье, 5 декабря 1943 года

Мы отпраздновали День святого Николая[263] шоколадным молоком и печеньем «спекулаас». Это было так приятно, что мы забыли о том, что мы в тюрьме.

Понедельник, 6 декабря 1943 года

Внезапно раздался звонок внутреннего телефона. Нам сообщили, что на первый допрос вызывается миссис Жак Ратгерс. Немного позже сообщили, что вызывается также Жанна Уитенбоогаарт из Эпе. Сразу после этого вызвали Сан Бик, а затем – меня. Нам нужно было спешить. Эти джентльмены всегда спешили. Я еще не успела позавтракать, поэтому женщины быстро что-то приготовили для всех нас с учетом того, что мы должны были вернуться не раньше часа дня. Мы спустились по лестнице, где уже было много мужчин (но, увы, Дика среди них не было) и пара людей из СД, которые кричали на всех.

Нас повезли в грузовом фургоне на Утрехтсевег, предупредив, что любой, кто попытается бежать, будет застрелен. Наша группа была разношерстной, но довольно веселой. По приезде нас снова поместили в женскую камеру. Миссис Жак Ратгерс вызвали довольно быстро. Ее арестовали в связи с тем, что одна из ее подруг скрывалась. Следующей была Жанна. И вот наконец вызвали меня. Допрос проводил голландский детектив А. Хекстра. Он старался выглядеть очень добросердечным, но был таким же подлым, как и немцы. Он начал с заявления о том, что им уже все известно, потому что у них в руках оказался Боогерт, который во всем признался. Детектив пообещал, что если я расскажу всю правду, то уже сегодня вечером снова буду дома. Почтальон и сапожник, по его утверждению, также уже дали признательные показания. Я пока еще не могла понять, что последует дальше.

Сначала он задавал массу формальных вопросов, потом вдруг захотел узнать, знаю ли я торговые точки «Чайный дом Шаверен» и «Ринкерхоф». Он предупредил, что сейчас уточнит их названия, и извлек записи, в которых было упоминание о Коре, еврейском мальчике. Тогда я поняла, в чем дело. Он [Кор] заявил, что отец и сын ван Лохейзены организовали раздачу продовольственных талонов, а миссис Лохейзен доставляла эти талоны. Я все категорически отрицала, пока мне не пришлось расписываться за свои показания.

Я, человек, неспособный лгать, произносила сейчас в кабинете детектива ложь за ложью, но когда настал момент подписывать протокол, я испугалась. Я сказала: «Однажды я привезла туда одно письмо». Детектив спросил: «Вы знали, что в нем было?» После этого он проводил меня в коридор, пообещав, что сделает для меня все, что в его силах. В коридоре я увидела Сан Бик. Формально теперь мы все четверо были свободны, но меня снова отвели в камеру. Я была спокойна, поскольку у меня было чувство, что они ничего не могут мне сделать. Я как будто была защищена какой-то невидимой стеной, и мне в голову приходило много хороших мыслей.

Понедельник, 13 декабря 1943 года

Меня снова вызвали по звонку внутреннего телефона на допрос. Как и в первый раз, я была спокойна, но на мгновение все же сложила руки вместе и помолилась, чтобы никого не предать. В фургоне кто-то сказал мне, что видел моего мужа. Он уже был готов ехать на допрос, когда выяснилось, что вызвали меня. Мне вновь пришлось вначале какое-то время ждать в камере, после чего – в холле. Появился Уитт, опрятно одетый, и я пошла с ним. На какое-то время мне стало не по себе. Он сразу же начал с козырей: «Вы солгали нам». Ну и так далее. Я ответила: «Нет, ведь я призналась, что была там». Он поинтересовался: «Как вы посмели это сделать, зная, что ваш сын находится в лагере Вугт? Вы сделали это только для того, чтобы выразить свое несогласие с нами». – «Нет, я только хотела помочь людям». Он достал какие-то бумаги и принялся печатать на машинке. Я было решила, что это он оформляет приговор мне, однако он, завершив печатать, сказал: «Bitte Frau van Lohuizen (пожалуйста, миссис ван Лохейзен), вы свободны. Впредь, однако, больше не впутывайтесь ни во что». Стенографистка проводила меня из кабинета. И я вновь стала свободным человеком, прогуливающимся по улицам Арнема.

…Я едва смогла добраться до станции. У меня ужасно болела спина после падения на скользком дворе… Но как только я добралась туда, я сразу же позвонила в Эпе. Сини не могла поверить, что меня освободили. На обратном пути в Эпе я встретила множество знакомых, которые поздравляли меня. В Апелдорне Мик и Рит встретили меня у поезда, очень счастливые. Чувства совершенно переполнили меня, когда я увидела маленькую Марью. Мне захотелось выплакаться, чтобы снять напряжение, но я старалась держать себя в руках. Сини была чрезвычайно счастлива и сразу же угостила меня замечательным блюдом. Все мои мысли теперь были только о Дике. Я страстно хотела, чтобы его тоже освободили. Вечером я посетила Рит