Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

истязать женщин. Среди них всегда можно увидеть Першеля (он великолепно говорит по-польски, в 1939 году сражался под Модлином в польской армии). Часто сюда приходят эсэсовцы из политического отдела. Издали бросается в глаза дегенеративный череп обершарфюрера Эрбера, с уродливо выступающей вперед, точно совок, челюстью (он же Хустек, какая из этих фамилий настоящая – неизвестно). Здесь и начальник политического отдела Грабнер, распоряжающийся жизнью сотен тысяч людей. Лахманн – у которого на совести около четырехсот смертных приговоров полякам. Известный своей ненавистью к полякам Богер. И, наконец, Альбрехт, бывший мельник из-под Лодзи.

Они приходят, чтобы проникнуться атмосферой дыма и крови, при случае сунуть в карман несколько бутылок, какие-нибудь интересные вещицы, плитку-другую шоколада, драгоценность и заодно поглядеть, как идет селекция. Приходят выполнить приказ фюрера.

Вплоть до этого места люди идут пятерками, потом по одному направляются прямо на группу эсэсовцев. Здесь дорога поворачивает, через несколько метров – развилка: влево – обратно в лагерь, вправо – в крематорий.

Тут-то быстро, на ходу происходит разделение.

Не останавливаясь ни на миг, люди идут вправо, только немногие, отобранные эсэсовцем, возвращаются по дороге влево. Первые идут прямо на смерть, другим предстоит прожить несколько недель, может быть, несколько месяцев тяжелейшей лагерной жизни.

Влево идут красивые молодые девушки или крепкие, великолепно сложенные юноши. Вправо движется большинство; здесь старики, инвалиды, дети, женщины с грудными младенцами. Они не знают, что в эту самую минуту им выносят приговор по гитлеровским законам. Эсэсовцы, проводящие селекцию, нередко бывают пьяны. Они пьянеют не только от водки. Ведь это что-нибудь да значит – стоять так на пригорке и взмахом руки дарить: смерть, смерть, жизнь, смерть, смерть, жизнь – непрерывно текущей толпе. Глаза мельком скользят по приближающимся людям, усталая ладонь автоматически показывает: вправо, влево, вправо, вправо, влево, в то время как мысли заняты приятными подсчетами. Столько золота для партии – это укрепит положение. Безопасность обеспечена, отправка на фронт больше не угрожает. Да и себе кое-что перепадет. Бриллианты! Бриллианты! Обеспечена спокойная старость и жизнь в достатке. Жене достаток на всю жизнь. И детям – на всю жизнь – на всю жизнь.

– …Жизнь, жизнь, смерть, смерть, смерть, смерть, жизнь, – вправо, вправо, влево…

Напротив того места на платформе, где выходят из поездов «выселенцы», стоят, притаившись за немецкой уборной, женщины из лагеря и через колючую проволоку смотрят, как происходит селекция. Среди них много евреек, которые месяцы, а то и годы ничего не знают о своих семьях. Эдита Линке, работающая в политическом отделе, вдруг делает шаг к проволоке. Напряженно вглядывается, а затем тихо произносит:

– Моя сестра Шарика.

Женщины не знают, которая в этой толпе ее сестра. Эдита поднимается на цыпочки и смотрит в сторону поезда, откуда все время выходят люди, потом лицо ее сереет, и она говорит, широко раскрыв от ужаса глаза:

– Моя мать – зять – отец – бабушка – тетка. Все здесь. Вся моя семья.

И, не думая об опасности, она кричит:

– Шари! Шари! Отдай ребенка бабушке!

Молодая женщина с ребенком на руках смотрит в сторону лагеря, узнает стоящую за проволокой сестру и приветственно машет ей. Эдита настойчиво повторяет:

– Ребенка бабке, дай ребенка бабке!

Шари не знает, что означают эти слова. Она послушно поворачивается к идущей за ней старой женщине в черном и передает ей маленького. Уже некогда обмениваться жестами или словами. Семья Эдиты приближается к группе эсэсовцев, и Эдита видит, как все, кроме Шари, по очереди уходят вправо.

Женщины, прошедшие селекцию, через несколько часов входят в лагерные ворота, оглядываясь вслед своим семьям. Их бритые головы отливают синевой.

Большинство из них – те, кому вскоре предстоит отъезд в Германию, – одеты в свободные платья из серого тика. Когда они шагают пятерками в длинной колонне, кажется, будто усыпанное пеплом поле сдвинулось с места и заполнило ряды между бараками. Они будут дожидаться отправки в женском лагере, день ото дня теряя свой здоровый, юный вид.

Остальных отправляют в лагерь «в».

Он тянется параллельно мужскому лагерю и отделен от него дорогой, а с другой стороны примыкает к так называемому «семейному» лагерю, где давно проживают еврейские семьи из Чехии. Ворота лагеря «в», так же как и ворота всех лагерей на втором строительном участке, выходят на дорогу, параллельную платформе и ведущую к крематориям III и IV.

К северу от этой дороги (той самой, что в 1942 году прокладывали работавшие в лесу женщины) стоят бараки нового сектора, выросшего здесь весной, который заключенные неизвестно почему называют «Мексикой». Здесь нет ни света, ни воды (ни единого крана, ни единого колодца!) – ничего. На траве поставили стены из досок и покрыли их худыми крышами. Собрать такой барак – по времени почти одно и то же, что разбить палатку. «Мексика» – лагерь временный.

Здесь нет ни канцелярии, ни кухни, ни канализационных устройств. В колючую проволоку не пропущен ток под высоким напряжением. «Мексику» используют как филиал на случай сильного перенаселения сектора «в».

Обе эти части лагеря – пересыльные пункты, отсюда венгерских евреек постепенно отправляют в глубь Германии или в крематории. По этой причине здесь не ведут никаких работ. Не ремонтируют крыш, не прокладывают канализации, хотя все эти работы запроектированы и будто бы уже начаты. В этой части лагеря царит атмосфера временности, хотя количество женщин постоянно возрастает. В июне в секторе «в» помещается двадцать тысяч евреек, остальные – восемь тысяч – живут в «Мексике». Эшелоны прибывают непрерывно. В это время в Освенцим переводят еврейский лагерь из Терезиенштадта. В июле количество людей в секторе «в» и в «Мексике» достигает самой высокой цифры – сорок две тысячи.

Этот странный город женщин обречен на тяжелейшую участь – на бездействие. Теряя сознание от истощения, в ветшающем день ото дня платье, они жаркими летними днями слоняются среди бараков, дожидаясь своей участи.

«Мексика»! «Мексика»! Экзотическая часть лагеря. Как много тайн, неизвестных даже заключенным, скрывает это человеческое поселение, под боком у огороженной смертью неволи, кое-как обнесенное колючей проволокой и забытое среди лугов, утопающих в солнечном зное.

В «Мексике» рожденные лагерем проблемы обостряются до крайности.

Здесь ничего не стоит унизить человека.

Экономические контрасты заметнее всего проявляются в больших городах. Лагерь породил контрасты куда более резкие, более драматические, особенно в ситуации, казалось бы равной для всех, – перед лицом смерти. Проблемы, лишь назревающие во всем остальном лагере, в «Мексике» выявились со всей остротой, так как здесь не находят нужным их скрывать.

Вот барак – совершенно пустой, точно громадный сарай. Посередине сложены