Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

На платформе появляется эсэсовец в дождевике. Завидев лежащего еврея, он подходит к нему крупными шагами и пинком сбрасывает с камня. Для эсэсовца лежащее тело подобно пустой консервной банке, валяющейся в грязи, которую походя можно пнуть ногой.

Ливень перехватывает дыхание, рушит барьеры повиновения, толпа, ломая шеренги, бросается к баракам. Но ворота заперты. В едином порыве отчаяния множество кулаков обрушивается на двери, слышен многоголосый крик. Ворота не поддаются. Больно хлещет дождь, больно сознавать свое бессилие перед теми, кто заставляет тебя стоять у двери барака. Когда наконец раздается свисток к окончанию поверки, с людей потоками стекает вода.

Дождь барабанит по крыше, дождь шумит, и под этим дождем все шагают и шагают евреи. Забудь об этом, узник. Когда тебя впустят наконец в барак, старайся думать только о супе и отдыхе. Плотно закутайся в одеяло и попробуй забыть хоть на мгновение, что корабль, на котором ты плывешь, обречен на гибель. Мечта, словно спасательная лодка, приплывет к тебе из бесконечности, коснется края твоих нар и заберет тебя отсюда.

Тихо, размеренно накрапывает дождь, вода с крыш гулко стекает в грязь. Шум дождя напоминает шум едущего по мокрому асфальту автомобиля. В такой дождь белые шары ламп, висящие посредине улицы Фильтровой, отражаются в мокрой мостовой. Цветет ли в эту пору вишня на Вавельской? Ах, нет! Теперь она должна уже поспевать в палисадниках.

Гляди, приоткрываются ворота, кто-то встает у твоей постели. Ты спишь высоко, рядом с твоей головой показывается рука с бумажкой, сложенной в несколько раз. Рука исчезает. Почему у тебя так сильно колотится сердце – ведь это обычный листок бумаги из купленного в лавке блокнота, испещренный мелкими буквами. Почему, прочитав его, ты опускаешь голову на руки и лежишь, устремив взгляд в щель? Там, снаружи, капли дождя догоняют друг друга, стекают по крыше и, повиснув на долю секунды, падают вниз.

В воскресный полдень, когда идет дождь и эсэсовцам и полицаям неохота бродить по лагерю, осторожные пальцы заключенного добывают из укрытия эти листки. Глаза блуждают по доскам крыши, задумчиво останавливаясь на крохотных дрожащих капельках.

Спасательная лодка отчаливает в бесконечность. Наступает ночь. Боль стихает.

Почти никто не услышал заглушаемого дождем и ветром шума мотора, лишь крик в дверях заставил всех насторожиться:

– Los! Alles raus! Alles raus! Sofort aufstehen und raus![94]

Всеобщий ужас. Это комендант лагеря Крамер со своим шофером. Оба кричат. Руки пытаются что-то прятать, тянутся к одежде, но шофер уже схватил первую попавшуюся женщину и вышвырнул ее за дверь. В темноте слышен всплеск жидкой грязи. Комендант лагеря пинком выгоняет еще одну – она спрыгнула на пол и, стоя в одной рубашке, пыталась надеть ботинки. В рубашках на дождь! В рубашках на дождь! Это и было нужно. Так была задумана игра. Тысячи согнанных с постелей, босых и раздетых женщин стоят в темноте перед бараком. Крамер с шофером врываются в эту толпу. Кулаки остервенело раздают удары, глаза налиты яростью. Нужно быть очень ловкой, чтобы увернуться от этих ударов, пинков, затрещин.

– Zu fünf! Zu fünf! Und Hände hoch![95]

Женщины стоят на коленях в грязи. В это время полицайки в бараке проводят какой-то непонятный обыск. Все, даже одежду, даже еду, они уносят на вещевой склад. Крамер ходит между стоящими на коленях женщинами, ногой выравнивая пятерки, и следит, чтобы ни одна из них даже на миг не опустила поднятых рук.

Весь женский лагерь не спит. Женщины лежат одетые и ждут. Но этой ночью обошлось без продолжения. Оба эсэсовца ушли из лагеря пешком, оставив там автомобиль. Всю ночь малейший скрип ворот вызывает тревогу, но эсэсовцы возвращаются только утром. Теперь они стоят среди бараков и наблюдают за женщинами. Тем, кто работает внутри лагеря, приказано носить гражданское платье с красной полоской через всю спину. Эсэсовцы пристально всматриваются. Если на глаза им попадается женщина, у которой на спине нет красной полосы или она мало заметна, эту женщину задерживают. Велят раздеться в их присутствии, на виду у всех проходящих. Иногда в наказание отрезают волосы под самый корень. Иногда отнимают одежду, отпуская женщину в одной рубашке. Одну такую, которая сопротивлялась, поставили раздетую напротив здания охраны СС. В эту пору там людно, в лагерь то и дело входят работающие в нем мужчины, и эсэсовцы отменно развлекаются видом стоящей на главной улице лагеря голой женщины.

– Na, du stolze Polin? Ists gut?[96]

Часто Крамер в сопровождении начальника лагеря Хесселера заходит в дезинфекционный барак, садится там на скамейку и смотрит, как купаются женщины. Выбрав взглядом красивую и здоровую, он подзывает ее, спрашивает, какая у нее профессия, возраст, знает ли она языки, и записывает номер. Так многие молоденькие венгерские еврейки попали в оркестр, близнецов передали эсэсовцам, проводящим опыты над близнецами, а некоторых женщин отправили в Освенцим в десятый барак или в здание штаба прислуживать, стирать и гладить эсэсовцам. Самых цветущих определяют в доноры, они лягут на грязный стол, и эсэсовец будет брать у них кровь.

В бараке десять производят медицинские эксперименты над молодыми женщинами. Каждая из нескольких сотен пациенток имеет право выбрать – либо укол, либо гинекологическую операцию.

Укол – прививка болезни, после которой женщины обычно вскоре умирают под наблюдением врачей. Операция – удаление части матки, удаление яичников и другие манипуляции. Некоторые женщины после этого живут и чувствуют себя хорошо, но многие через какое-то время умирают, и тогда эсэсовцы ищут новых «подопытных кроликов». Самой младшей в этом бараке, немецкой еврейке Хеди Шлезингер, шестнадцать лет. Она подвергается опытам вместе со своей матерью.

В июне весь опытный барак переносят в так называемый Ирек – новый строительный участок, примыкающий к лагерю в Освенциме. Эксперименты продолжаются. Но надзирательница Бруннер возражает против того, чтобы опытный барак остался в Иреке. У нее есть на это свои причины. Дело вот в чем: лагерное начальство решило, что, раз опыты необходимо вести на оплодотворенных женщинах, а попытки искусственного оплодотворения потерпели неудачу, группа мужчин должна оплодотворить нужное для опытов количество женщин. Надзирательница Бруннер считает недопустимым, чтобы все это происходило поблизости здания штаба, где работают женщины (в основном еврейки и несколько полек).

Неизвестно, что побудило эсэсовцев изменить свое решение, но этот проект так и не осуществился.

Среди женщин,