Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

В последний раз глядят женщины на вросшие в землю бараки Биркенау. К уезжающим нельзя подойти. Можно лишь помахать на прощание рукой, втайне от немецких глаз, или крикнуть:

– Мы тоже завтра едем!

И действительно, завтра уезжают следующие. Меняется облик лагеря. Исчезают люди, которые запали в память, слились с Биркенау, став неотъемлемой его частью, как колючая проволока или ворота. К ним принадлежит «Пуффмутти». Теперь ее, как и многих других, ждут новые места заключения. Уезжает вся штрафная команда.

Время от времени уходят из Биркенау эшелоны с родившимися тут младенцами. Новорожденных немедленно отнимают у матерей и, наколов номер на бедре, помещают до поры до времени в больничные бараки. Когда ребятишек набирается много, их в сопровождении нескольких сестер и эсэсовок увозят – будто бы под Лодзь. Но ни одной семье не удалось потом разыскать своего ребенка.

На смену эшелонам, увозящим людей в Германию, в лагерь прибывают итальянки и югославки, арестованные чаще всего за участие в партизанской борьбе. Первые часы они держатся с достоинством, не разрешают срывать с себя офицерские погоны и требуют, чтобы с ними обращались как с военнопленными. Случается, что вновь прибывшие избивают эсэсовок. Однако на них быстро находят управу. Политический отдел записывает их под номерами от 78 000 до 98 000. В то же время немцы вводят двойную нумерацию, так называемую «А», для вновь поступающих евреек. Эта нумерация превысит 30 000. Общее число зарегистрированных женщин (кроме умерщвленных без регистрации в газовых камерах) к концу существования лагеря приблизится к 130 000.

Итальянки приезжают с детьми, и их сразу же разделяют: дети остаются в секторе «а» женского лагеря, матери живут в секторе «б» и оттуда ходят на работу в поле. По воскресеньям пополудни можешь увидеть итальянских женщин у ворот между участками «а» и «б». Протягивая руки, они зовут: «Bambino, bambino», умоляют стоящую в воротах полицайку пропустить их к детям. Но обычно их прогоняет палкой и грубым окриком по-немецки староста лагеря – полька.

Итальянские девочки ходят по другую сторону колючей проволоки, держась за руки. Тщетно ждут они своих матерей. Громадные глаза смотрят с недоумением и печалью. Должно быть, есть среди них и сестры, слышно, как они называют друг друга 1а sorelinа. На детских лицах не увидишь улыбки, глаза серьезные не по годам. В ожидании каких-то перемен бродят они среди бараков.

Каждое воскресенье, во время полуденной поверки, к платформе подкатывают пустые товарные вагоны. В этих вагонах с крохотным отверстием под крышей и с дверью, запирающейся на засов, обычно перевозят заключенных. Пятерками идут мужчины в полосатой одежде, неся полученные на дорогу пайки хлеба и маргарина. У немногих с собой посылки. Мужчины заполняют вагоны. Двери закрываются. В крохотном оконце видны лица: кто-то захотел в последний раз взглянуть на лагерь, кто-то помахал рукой на прощание…

По ночам над уснувшим Биркенау разносится иногда громкое пение – отъезжающие поют по-польски.

Все это похоже на планомерную ликвидацию лагеря.

И снова мечты – а вдруг ночью разбомбят паровоз эшелона…

Воздушные налеты учащаются. Тревожно ревут сирены Освенцима и Биркенау, надрываются сирены Силезии. Для заключенных этот их вой звучит ликующей песней. При звуках сирен эсэсовки что есть сил бегут к воротам, чтобы залечь там во рвах. Вот оно, предвкушение свободы. Известно, что до отбоя ни один эсэсовец в бараках не появится. Ты бросаешь работу и следишь, куда падают бомбы. Заключенным прятаться во рвах необязательно, и теперь, не опасаясь эсэсовцев, они дают волю своим чувствам.

Высоко в синеве летит эскадрилья. Самолеты сверкают на солнце, то исчезая, то снова появляясь в небе.

В дверях открытого барака стоят заключенные и смотрят вверх. Нельзя описать волнение, охватывающее их в момент, когда к ним снова приходит вера. Люди, что сохранили спокойствие перед лицом смерти, во время эпидемий, голода, под палочными ударами, теперь не в силах совладать с радостью, перехватывающей горло, слезами, застилающими глаза. Грохочет противовоздушная артиллерия Освенцима и Биркенау, дождем сыплются осколки, а они все стоят. Даже раненный осколком заключенный не уходит. Накроет голову миской и остается на месте.

Первая эскадрилья пролетела, оставив в небе тонкую полосу – белоснежную, похожую на длинное облако. Будто в воздухе вычерчен маршрут для тех, кто прилетит сюда следом.

Лагерь окутывает густой туман, даже бараков не видно. «Туман» ест глаза. Это немцы маскируют местность.

Но даже сквозь дымовую завесу в небе видна белая полоса – там, в вышине, сейчас появятся новые самолеты. Уже слышан рокот моторов. Чем громче он звучит, отзываясь мощным аккордом в сердце узника, тем сильнее, неудержимее его радость. А потом по тому, откуда доносятся взрывы, заключенные пытаются угадать, куда попали бомбы.

Немцы отдают распоряжение: по звуку сирены работающие в поле колонны должны бегом возвращаться в лагерь. За непослушание – смертная казнь.

Обычно сперва подает голос сирена Освенцима, после нее сирена Биркенау – «наша истеричка». Со всех дорог, ото всех канав бегут тысячи людей, побросав лопаты и полные земли носилки. Они благословляют этот голос – голос испуганной Германии.

Чаще всего, когда небо чистое, а оно вот уж много недель подряд чистое, налет бывает около одиннадцати часов дня по берлинскому времени. Заключенные ждут не дождутся этой поры и страшно довольны, когда ожидания их оправдываются. День без налета – пропащий день, день претензии к войскам союзников. Но случаются и такие дни, когда сирены не умолкают, эскадрилья за эскадрильей с ревом мчатся в сторону Силезии. Эсэсовцы в такие дни не покидают канав, заключенные не выходят на работу.

Иногда налет бывает ночью. Тогда к голосу сирен присоединяются заунывные оклики:

– Licht aus! Licht aus![100]

Гаснут огни на колючей проволоке. По крышам шуршат осколки зенитных снарядов. До чего приятно под это шуршание повернуться на другой бок. Словно осенний ветер ворошит сухие листья. До чего приятно засыпать, когда отзвук далеких взрывов рассказывает самую прекрасную в мире сказку, начинающуюся словами: «Война кончается».

Да, лето 1944 года в Освенциме наслушалось голосов сирен. Кроме отрывистых, предупреждающих о налете, звучат еще протяжные, заунывные сигналы. Заключенные поднимают головы, прислушиваются. Если это не сигнал воздушной тревоги, а протяжный вой, они говорят, подняв руку:

– Дуй, парень, сколько силы в ногах!

Знаете, что означают эти слова? Кто-то смылся. Какой-то заключенный бежал. Оставшиеся желают ему счастливого пути. Сегодня после поверки они в наказание будут стоять до поздней ночи с непокрытыми головами, в то время как блоковые и капо, вооружившись