Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

палками, выбегут за ворота разыскивать беглеца. Некоторые полицаи уже знают возможный маршрут побега и укрытия, где обычно прячутся беглые, но они с растерянными лицами ходят вокруг лагеря, заглядывая во все ямы и канавы.

Капо штрафной команды, вместе с другими посланный на поиски беглецов, прислонился к заграждениям женского лагеря и мгновенно погиб под током. Говорят, будто он был пьян.

Ищет беглецов и молодой обер-капо Здисек, вскоре он сам благополучно бежал из лагеря.

Побеги все учащаются, теперь они уже не носят случайный характер. Исчезают мужчины, годные к военной службе, – поляки, русские. Заключенные не сомневаются: кто-то извне помог им. Вблизи лагеря, в пщинских лесах и в горах, есть партизаны, на них-то и рассчитывает лагерь.

Поэтому, стоя с непокрытыми головами – а в последнее время это повторяется из вечера в вечер, – узники не думают об усталости. Она доверяют тем, кто так ловко уводит людей на свободу, и охотно повинуются им.

Теперь не трудно часами стоять под чистым вечерним небом – ведь в нем вспыхивают огни ракет и шарят прожекторы. Теперь можно поверить в приближение свободы, ведь ты собственными глазами убедился, что радиосводки не лгут.

Неверие заключенных имело глубокие корни. Но сегодня, когда не одну согнутую спину выпрямила надежда, когда потухшие глаза широко раскрылись от радостного удивления, что сбывается то единственное, о чем они мечтали наяву и во сне, сегодня вера узников крепнет, крепнет их энтузиазм, хотя никто не выказывает его.

Заключенные умеют молчать, этому научило их рабство. Никто не расспрашивает, не выясняет, но всем уже известно, что помощь с оружием в руках уже близка, что разомкнулась колючая проволока, открывая выход к неким лесам и горам, где ждет своих братьев польский солдат.

Судьба этого польского солдата, покинувшего город, чтобы воевать во вражеском тылу, немногим лучше судьбы заключенного в концентрационном лагере.

Там, среди лесов и гор, он, правда, владеет величайшим богатством – свободой, но зачастую бывает голоден, и ноги его кровоточат на тяжелом марше. Заключенный сознает это и глубоко чтит того, кто несет ему помощь.

Лагерь готовится, приказ не застает его врасплох.

Приказ такой: иметь наготове прочные ботинки, неприкосновенный запас продуктов, смену белья и, по возможности, немного перевязочного материала.

И все. Но как много это значит для женщин, которые, затаив дыхание, вслушиваются в гул орудий совсем близкого Восточного фронта!

Лагерь переживает легенду, одну из самых прекрасных легенд, какую могут пережить вместе люди, согнанные со всех концов света, люди, столь непохожие друг на друга, столь разные по своему общественному положению и духовному складу.

Сегодня они братья. Сегодня все говорят друг другу улыбкой глаз, что взят Тарнов. Что разбомблены Кшешовицы, а Краков готовится к эвакуации.

Готовится и Освенцим.

Заключенные выйдут за колючую проволоку.

Когда впервые, по секрету, узнаешь эту весть, ты поражен, как будто узнал о рождении или о смерти. Нет ни радости, ни тревоги. Только потрясение.

По глазам можно угадать, кто из заключенных уже знает новость. И взгляд юноши, и взгляд старой женщины выражают одно и то же: спокойную радостную решимость – смерть или освобождение.

Посвящены не все. Но заключенных не разделяют ни стены, ни двери – утаить что-либо невозможно. Заключенные на виду, они наблюдают друг за другом, и очень скоро тайна становится достоянием всех. Все готовятся.

В лагере ни за какие деньги нельзя купить хорошие туристские или лыжные ботинки. На этот раз не выручат ни копчености, ни сласти, присланные в посылке из дома. Ботинок нет, и все! Трудно достать даже полуботинки, даже удобные туфли на низком каблуке.

Каждый вечер, после отбоя, когда гаснут огни в бараках, заключенные аккуратно развешивают одежду на гвоздях, чтобы ночью ощупью найти все нужное. Они знают, тогда света не будет, потому что электрики выключат свет, чтобы можно было сразу во всех секторах перерезать проволоку.

Лагерное начальство, бог весть из каких побуждений, возможно заботясь о собственной безопасности, по мере приближения к лагерю Красной Армии провело несколько строжайших обысков. Отняты все железные инструменты и все острые предметы. Мужчинам запрещено носить перочинные ножи. Но у плотников в Биркенау больше сорока топоров – этого достаточно, чтобы перерубить проволоку,

Дни тянутся в томительном ожидании вечера – лагерь, по-видимому, будут освобождать ночью.

Дни радуют дыханием жаркого неба, откуда непрерывно доносится гул самолетов, ночью лагерь обращен в слух – ночью ждут сигнала. Все отчетливей слышны взрывы, и когда сквозь лагерный шум доносятся их глухие голоса, ты уже уверен – события, за которыми так пристально следит заключенный, надвигаются.

Ты тщательно смазываешь маргарином из своего пайка верх и подошвы ботинок, предназначенных для дороги, тех ботинок, которые однажды ночью ступят в высокую траву лугов. До чего приятно складывать в рюкзак каждый предмет: обмылок, несколько кусков сахара, запасенных на дни, что ожидают тебя по ту сторону проволоки.

Утра стоят туманные, влажные от росы, покрывающей землю и траву возле проволоки. Еще только брезжит холодный рассвет, когда у женщин кончается поверка. Слышны громкие голоса мужчин, отправляющихся на работу. Надежда сопутствует им: а вдруг сегодня в последний раз они проходят пятерками в ворота, вдруг уже завтра они не будут узниками…

Каждая минута дня и особенно каждый вечер наполнены теперь ожиданием.

Весть о восстании в Варшаве приходит вместе с другими сенсационными сообщениями, и никто не воспринимает ее всерьез. Верно, это немецкая пропаганда громко нарекла восстанием беспорядки в городе, чтобы оправдать возможные репрессии. Первое упоминание о восстании в немецкой газете – краткое и невразумительное.

Склонясь над столом, женщины ищут линию фронта, точно клещами охватившую Освенцим с юго-востока.

Только вечером выясняется, что кто-то слушал Варшаву – молебен за восставших и передачу на польском языке. Теперь уж не до сна. Мысль о Варшаве, о восстании, которое, судя по первым сообщениям, удалось, настолько осязаема, что ты словно видишь собственными глазами знакомые улицы, площади, излюбленные уголки Старого Мяста. Неожиданно всплывает какая-нибудь деталь, а с ней воспоминание, порой ничтожное, но сейчас оно кажется значительным.

Знакома ли вам тоска, которая сильнее голода и жажды? Известно ли вам, что потребность мечтать бывает сильнее потребности в сне? Поверите ли, зачастую узник, весь день гнувший спину, вечером укладывался в нарочито неудобной позе, чтобы не заснуть, не прервать напряженную работу ума. Так бывает. Лагерь стих и замер. Люди лежат без сна, устремив взгляд на доски крыши, на льющийся сквозь оконце лунный свет. Судьба улыбнулась им, подарила прекрасную иллюзию. Они верят. Мечтают.

Поздним вечером, осторожно приоткрыв скрипучие ворота, в барак