Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

Они перетряхивают громадный склад, точно ищут иголку в стоге сена; обыск длится несколько часов, затем барак запирают, якобы за коммунистические козни его обитательниц. Три женщины в наказание были высланы в Равенсбрюк.

Никогда нельзя знать, чем вызван обыск и какая его цель. Эсэсовцам нет дела до мелочей, которыми так дорожит заключенный. Но им нужно, чтобы он побледнел, чтобы у него задрожали руки, чтобы, заикаясь, он просил снисхождения. Тогда они разражаются хохотом и, записав номер, уезжают. Но когда они видят презрительное спокойствие, тихую улыбку узника, говорящие о том, что им не удалось потревожить его душевное равновесие, что, отняв у него все, они не отняли ничего, – эсэсовцы звереют. Бьют, истязают, секут плетью в кровь, потому что они идут в бараки, пожалуй, только затем, чтобы вызвать страх и, достигнув своего, хоть на миг громким хохотом заглушить безумный ужас, не оставляющий их ни днем, ни ночью.

Глава четвертая

Сон о свободе

Лето в этом году выдалось на редкость жаркое. Небо без единого облака, воздух сухой, загустелый от дыма из крематориев, узники томительно дожидаются малейшего дуновения ветра,

За колючую проволоку все чаще проникают вести о поражениях немцев.

Слухи будоражат, бросают в жар. Определился новый счет времени – от сообщения до сообщения.

Новости поставляют заключенные, работающие поблизости от радиоприемников. Радио есть в политическом отделе, в строительной конторе и в немецком лазарете. Заключенные ухитряются слушать радио, когда начальник уезжает, оставляя комнату открытой для уборки.

Мужчины подходят к колючей проволоке женского лагеря и, делая вид, будто заняты работой, шепотом рассказывают, что передавали по радио. Чистое небо излучает радость, будто колышутся в нем развевающиеся на ветру флаги освобожденных стран.

Над кругом неволи и смерти витает свобода, воскрешенная уже во Франции и на восточных землях Польши.

Иногда мужчины заходят в женский лагерь по служебным делам и изловчаются сообщить новости, не навлекая подозрений. Жена, разговаривающая с мужем в лагере, – это странное зрелище. Он – наклонившись над тележкой, которую прикатил сюда, будто чинит что-то, она – в нескольких шагах от него кидает лопатой землю. Говорят они, не глядя друг на друга. При виде эсэсовца незаметно отстраняются и начинают работать с удвоенным рвением.

Молодого поляка – блокового, обвиненного в том, что он слушал радио и распространял известия, – сперва посадили в карцер, а затем приговорили к смерти через повешение. Но жизнь в лагере напоминает фронтовую обстановку: шагающий в строю не может позволить себе остановиться, оглянуться на павшего товарища. Смертью здесь не отпугнешь. Слушать же радио необходимо: слухи, что кружат в лагере, слишком противоречивы, чтобы им верить, сообщения немецких газет явно недостаточны. К тому же заключенный подозрителен и недоверчив. Он сопоставляет информации, полученные из разных источников, и потому чем больше в лагере радиоприемников, которыми можно тайно пользоваться, тем лучше.

Каждый вечер, возвращаясь в барак, работницы политического отдела и строительной конторы дают самый подробный отчет о последних событиях. Югославки, работающие в эсэсовском лазарете, приносят немецкие газеты. Из них можно узнать, насколько немецкие сводки соответствуют тому, что передает радио, там же иногда помещают карту военных действий.

А вести все отраднее. Поговаривают о Люблине, но как-то не решаешься поверить этому. Болезненный страх перед разочарованием, свойственный психике заключенного, борется с очевидностью фактов. Каждое утро, когда взгляд натыкается на уходящие вдаль ряды колючей проволоки, ты боишься, как бы вчерашняя радость не оказалась плодом твоей разгоряченной фантазии.

Все так же идет на работу колонна штрафников, все так же дымит труба, все так же за проволокой склоняются над лопатами мужские фигуры, все так же однообразна лагерная жизнь. Сомнения одолевают даже самых больших оптимистов.

В Биркенау прибывает Майданек. Заключенные Майданека рассказывают невероятные вещи.

Они шли пешком под эсэсовским конвоем. По ночам останавливались на постой. В лесах были попытки к бегству. Вот об этом заключенные из Освенцима хотят узнать подробнее. Ведь фронт приближается, и, возможно, лагерь будут эвакуировать.

Но вразумительного ответа не получишь. Люди из Майданека рассказывают охотно, но все по-разному, и каждый убежден, что было именно так, как он говорит. По словам одних, в Освенцим привели только больных или разинь, не сумевших воспользоваться таким благоприятным случаем, как этот переход. Другие, считая по пальцам и называя фамилии, уверяют, что бежать удалось лишь небольшой горстке узников. А третьи утверждают, что убежать никто не сумел, а те, кто пытался, лежат теперь мертвые у дороги. Колонна, говорят они, была окружена густой цепью эсэсовцев и шла, оставляя на своем пути трупы и следы крови.

Чего только не услышишь от них: то советские танки вошли в Люблин в тот самый момент, когда колонна выступила из лагеря, то на одной заставе еще были немцы, а на другой уже стреляли русские, а то еще что город жил спокойно и русских никто не видел…

Узник, отрезанный колючей проволокой от остального мира, предоставленный собственным домыслам, подобен сейчас дикому зверю в клетке: с одной стороны его жгут огнем, с другой колют, с третьей бьют по глазам.

Никто не находит себе места, работа валится из рук. Группы заключенных под самыми разными предлогами пробираются к пришельцам из Майданека, чтобы составить себе хоть какое-то представление о том, что происходит. Но увы, результат – полнейший хаос в мыслях.

Лишь одно известно наверняка – фронт двинулся, пробудился на востоке и западе. Его медленная поступь слышна днем и ночью.

Порой заключенный прервет работу, поднимет голову, прислушается. Издалека доносятся взрывы, глухое – ух-ух-ух!

Как спорится работа, когда слышишь, сам слышишь, а не с чужих слов, что фронт двинулся. Знать бы, откуда эти взрывы. Неужели под Тарновом? Или в горах?

Вечерами заключенные засыпают под далекий орудийный гул. Они засыпают, все больше проникаясь верой в свое освобождение, которое близится с каждым днем.

Все чаще уходят в Германию переполненные эшелоны. По плану весь лагерь должен быть вывезен до того, как подойдет фронт. Каждый узник мечтает продержаться в Освенциме до прихода Красной Армии. Но как? Это совсем не просто, колонны отобранных заключенных отправляют в полном составе.

В эти знойные дни, полные радости, возбуждения и тревоги, часто видишь длинные шеренги женщин, ожидающих отправки. Они стоят пятерками на дороге между женскими лагерями под охраной эсэсовок. После бани у них отняли все имущество и выдали серые платья, в таких же платьях уезжали из лагеря венгерские еврейки.