Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

И Тося решила уехать из опостылевшего ей городка, где все ее знали, где для всех она была девчонкой и где ее жизнь не сложится счастливо, сколько бы она ни старалась. Она не стала сдавать экзамены в фармацевтический техникум, как того хотела мать, а поступила в школу культпросветработников, два года старательно и увлеченно играла в спектаклях, вела партию альта в оркестре народных инструментов, постигала музыкальную грамоту и полгода тому назад, в самую ростепель, получила назначение в Белый Омут. Она ехала в колхоз, который, как ей рассказывали, славился и богатством, и всякими новшествами — там впервые опробовали «елочку», доильную установку, принесшую хозяйству громкую известность, и «электропастуха», справлявшегося с большим стадом при помощи переносимых столбиков и проволоки, по которой был пущен слабый ток. Получалось вроде, что Тосю выделили как отличницу, посылая ее в такое хозяйство, и она собиралась и ехала туда с тревожным чувством: а придется ли она там ко двору, сумеет ли наладить все так, как мечтала, как ее учили и наставляли в школе? На станцию за ней прибыла подвода, и возчик, огромный детина в позеленевшем тулупе и косматой шапке, хлопая рукавицами, ввалился в зал ожидания и крикнул: «Ну, кто тут в Белый Омут хочет ехать?» Тося сидела на широком диване с высокой спинкой, кроме нее, в зале никого не было, она подхватила фибровый коричневый чемоданчик и шагнула навстречу мужику: «Вы, наверное, за мной!» — «Не-е, девка! — возчик помотал головой. — Я тут заведующую в наш клуб должен везти!» — «А я и буду заведующая! — Тося покраснела, но выдержала насмешливый взгляд возчика. — Что это вы так подозрительно меня разглядываете? Вы что, ждали девку с коломенскую версту или с силосную башню?» Мужик заморгал белесыми ресницами, широко заулыбался: «Поедем, раз назвалась. Ум, он не по росту, поди, отпускается и опять-таки не на вес! Просто я давно таких маломерок не видал!» Мотало на раскатах розвальни, набитые хрустящей соломой, от нее веяло запахом слегка примороженных яблок. Тося вбирала в себя этот холодноватый винный аромат, хмурилась от слепящего снега, улыбалась неизвестно чему. Все ей было по душе — и рыхлая дорога, убегающая на изволок, и просторное небо над нею с первыми весенними проталинами, с текучей голубизной, и стекленеющий воздух над заснеженными полями, и синеющие на горизонте нагие перелески. «Только бы не пристало ко мне это нелепое прозвище, — думала она, косясь на возчика. — Окрестит маломеркой, потом не соскребешь!» Но возчик, казалось, забыл не только о том, как назвал ее, но и о ней самой — посвистывал, дымил махрой, матюгался, понукая лошадь концами вожжей, крутя их над головой. «Послушайте! — Тося наконец не выдержала. — Зачем вы так ругаетесь? Вы же пожилой человек, у вас, наверное, есть дети… Или вы считаете, что лошадь не поймет вас без этих поганых слов?» Мужик заржал, запрокидывая голову, смеялся до слез и кашлял, потом притих, отдышался, и странно и чуть виновато прозвучал его ответ: «Лошадь, она к этому делу привышная, чего с ней сделается! — Он немного помолчал и вдруг круто обернулся к Тосе, чуть не сворачивая шею: — А ты сама-то, девка, откуда будешь? Пошто это тебе в диковинку?» — «Отец и мама никогда не ругались, я ни одного плохого слова от них не слышала». Возчик долго пребывал в глубокой задумчивости, точно Тося задала ему трудную задачу, цыркнул слюну сквозь зубы. «Нам без выражениев никак нельзя! — мрачновато проговорил он. — Иной раз так подопрет, что одним матом и спасаешься! А то можно и бабу покалечить, и ребятишек. Выкричишься — и вроде полегчает на душе, и дальше жить можно… Да и разве я ругаюсь, девка? Ты настоящей ругани еще не слыхала, я-то свои слова выплевываю, как шелуху от семечек. Поживешь у нас — обтерпишься, не станешь же каждый раз уши затыкать». Позже Тося не однажды вспоминала слова возчика, потому что в Белом Омуте — и это было удивительно — ругались почти все — мужики, бабы, старики и старухи, парни и девки, подростки и даже дети. Иногда казалось, что у людей просто не хватает слов, чтобы по-иному выразить свои чувства и мысли.

Самое сильное потрясение Тося пережила на ферме, куда однажды направилась на вечернюю дойку, чтобы почитать дояркам свежую газету и побеседовать с ними как агитатор. Клонилось к закату багровое солнце, бросая на луговину теплый оранжевый свет. Все затихло, дышало умиротворением и покоем. Розоватым облаком вставала пыль за стадом, бредущим по дороге к загону, плескалась за тальниками река, ясно и чисто раздавались голоса доярок, звякали подойники, скрипели воротца, хлестал бич пастуха, словно кто-то стрелял холостыми зарядами. Тося с тихим волнением смотрела на облитые румянцем, загорелые лица женщин, пышущие здоровьем и скрытой нежностью, и ловила себя на том, что в чем-то завидует им. Доярки поджидали коров, облокотись на березовые жерди загона, но, когда стадо начало вползать на истолченный копытами загон, они забегали, заметались, разбирая своих коров, и стали так ругаться, что Тося онемела. Она стояла в гуще базарного гвалта, оглушенная, раздавленная гнусной, чудовищной бранью, и комкала в руках газету, не в силах обрести дар речи. И вдруг сорвалась, закружилась среди разномастного стада, натыкаясь на коровьи морды, исступленно и яростно выкрикивала: «Замолчите! Сейчас же замолчите!.. Как вам не стыдно! Вы с ума сошли! У вас же малые дети!.. Вы — женщины! Замолчите!» Доярки не сразу поняли, что с нею, отчего она расшумелась, потом в уши ей ударил насмешливый хохот, сдобренный солеными словечками, и Тося выскочила за ограду, побежала по дороге, плача в голос.

Больше недели Тося ходила по селу не поднимая головы, глядя под ноги, точно выздоравливала после тяжелой болезни. То ей хотелось, никого не предупреждая, скрыться из Белого Омута, чтобы никогда уже сюда не возвращаться, то становилось стыдно за свое малодушие, и она начинала отговаривать себя, убеждала себя, что от мата еще никто не умирал и если ты не можешь мириться с этой мерзостью, то борись с нею, как только сумеешь, стань выше обид и душевных мук. Хочешь быть человеком — воюй с этими пережитками кошмарного прошлого, с его родимыми пятнами! Разве не этому тебя учили?

Кончилось все тем, что на очередной сессии сельского Совета Тося, не прося слова, заявила, что всех матерщинников и хулиганов нужно штрафовать в пользу клуба и на эти деньги бесплатно смотреть кинокартины или приобрести струнный оркестр, если накопится порядочная сумма. Одни депутаты засомневались — как еще посмотрят в районе, другие поддержали, и большинство проголосовало за предложение Тоси.