Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

Девчата засмеялись, гитарист ударил по струнам, и вся ватага двинулась с бугра вдоль улицы, выкрикивая в ночную тишину срамные частушки… Иван, который подошел к концу ссоры, растерянно сказал: «Мы тоже подонки, Андрей!» — «Это с чего ты каяться начал? — Векшин рассмеялся. — Берешь на себя чужие грехи, что ли?» — «От своих тошно! — Иван дрожащими пальцами поднес спичку к сигарете, жадно затянулся. — Подонки, потому что миримся со всем этим!»

И снова Тося ходила по селу, придавленная невидимой тяжестью, хотя старалась держаться гордо и независимо. У нее было три светлых ситцевых блузки, она стирала их теперь чуть ли не через день, утюжила каждое утро клетчатую юбку, наводила блеск на свои поношенные туфли, словно делала это наперекор тому, что угнетало и мучило ее. Когда, нарядившись во все свежее, она шла по улице, то невольно замечала, что женщины липнут к окнам, разглядывают ее. Конечно, она не становилась пригожее и красивее, но блузка на ней светилась, и повышенное внимание посторонних рождало ощущение какой-то особой чистоты и внутренней собранности. Словно она показывала всем, что к ней не липнет никакая грязь…

С таким же светлым чувством она ждала сегодня Андрея, и то, что с ним стряслось, угнетало ее. Зачем он напился? Зачем? Неужели она на самом деле ничего не значит для него?

Из редеющего тумана выплыл клуб, точно пароход с редкими огнями на палубе, и Тося насухо вытерла глаза, даже изменила походку, чтобы шаг был тверже и увереннее.

В распахнутые настежь двери неслись надрывные звуки радиолы, слитный шорох подошв. По обе стороны светлой дорожки, текшей из двери, стояли парни, попыхивая папиросами, в потоке льющегося света лениво колыхались голубоватые пласты табачного едкого дыма.

Тося по привычке вся напряглась, одеревенела, думая о том, как бы ей незаметно проскользнуть, чтобы парни не задели ее, но не прошла еще и половины дорожки, когда раздался знакомый гнусавый тенорок:

— А где же твой хахаль, Тоська?

Она увидела в трех шагах от себя ухмыляющегося парня с темной челкой на лбу.

«Вот развернусь и дам что есть силы по этой наглой роже!» — подумала она, но тут же спрятала кулаки за спину.

— Еще что скажешь? — спросила она, лишь бы не чувствовать себя такой беспомощной и жалкой.

— Что ты из себя недотрогу строишь? Прямо не подступись! — парень выпустил сизый клок дыма и точно занавесил свое лицо. — Идейная, а Дашку от курсанта напрочь отшила!

— Какую Дашку? Чего ты мелешь?

Она знала, на что намекал парень, лицо ее уже горело гневом, хотя ей нечего было стыдиться ни за себя, ни за Андрея — ведь он сам рассказывал ей, что до того, как встретил Тосю, он проводил время с Дашей. Что ж тут зазорного? Все курсанты, приходившие в субботу вечером на танцы в Белый Омут, гуляли с девушками, но то, что было у Тоси с Андреем, не походило на легкое знакомство, их роднило глубокое чувство, и сколько бы этот тип ни старался, ему не замарать ее!

— А может, твой курсант на два фронта работает? — бесстыдно глумился парень. — С Дашкой спит, а с тобой любовь крутит?

Парни, стоявшие в полумраке, отделенные чертой света, дружно загоготали и придвинулись ближе.

— Высказался? — с вызовом спросила Тося, удивляясь и своему спокойствию, и тому, что у нее хватило сил выслушать все. — Ну так вот что я тебе скажу… Я тебя не боюсь и презираю!.. Презираю, как вошь или как таракана! Но тех можно дустом вывести или кипятком ошпарить, а ты в тысячу раз хуже их!.. Хуже!..

— А может, довольно? — оборвал ее парень и отбросил в темноту окурок. — Я ведь могу забыть, что в юбке ходишь! Ишь, как разговорилась, прямо заслушались все — верно, кореши?.. Мы тебя можем самою как вошь раздавить… И курсанту своему передай, чтоб в наши сады за яблоками не лазил, а то мы живо из ж. . . ноги повыдергаем! И чтоб дорогу в Белый Омут забыл! Слышала? А теперь топай и не вздумай кому жаловаться…

На дерзость Тося могла бы ответить дерзостью, но что-то удержало ее, — может быть, страх за Андрея, а то и за себя, страх перед этим отпетым парнем, заводилой всех деревенских драк и скандалов, уже не однажды отбывавшим недолгие сроки за свои хулиганские выходки. Если на него до сих пор не нашла управу милиция, то что может сделать она? Разве только лишний раз вызвать взрыв его слепой злобы?..

Не отвечая, она вскинула голову и быстро пошла к раскрытой двери, и через минуту ее окатило спертой духотой зала, свистящим шарканьем подошв, хриплым воем заигранной пластинки. Она остановилась на пороге, смотрела на колышущуюся толпу танцующих, но ничего не видела — липкий пот заливал ей глаза…

VI

Векшин очнулся в темноте и не сразу понял, что лежит в сенях под лестницей. Он приподнялся рывком, больно стукнулся о ступеньку и опрокинулся на ватник. Вот черти! Не могли найти другого места. Друзья называются!

Шея затекла, будто перехваченная жгутом, голова была угарно тяжела. Глаза понемногу свыклись с темнотой. Андрей различал и лестницу, уходившую на чердак, и полураскрытую дверь во внутренний дворик, где за бревенчатой стенкой закута ворочался и похрюкивал поросенок, шелестели крыльями куры на насесте, вяло, спросонок, вскрикивая. С улицы наползал сырой туман, сквозь щели в полу сочился приятный холодок, омывая потное лицо. Надо было бы подняться и поискать Ивана, но не хотелось шевелиться, пока не отхлынет эта давящая на затылок тяжесть, пока не пройдет противная, тошнотная клейкость во рту. Он привычно пошарил по карманам, чтобы закурить, но вспомнил, что оставил сигареты в лагере.

«Однако как это меня угораздило? — думал он, напрягая память и стараясь восстановить то, что было размыто опьянением, — костер на берегу, охотников с собаками, расстеленные на траве газеты с едой и бутылками водки. — Кажется, я кого-то обличал, спорил с паромщиком и с каким-то еще военным, который кричал на меня. Кошмар! И неужели Иван один допер меня сюда? Силен мужик, ничего не скажешь!.. Почему я всегда стремлюсь к одному, а делаю другое? Я ж на танцы собрался в клуб, на последнее свидание с Тосей, чтобы расстаться по-хорошему, без драм и сантиментов, и вот на тебе — вместо этого лежу где-то под лестницей, и мне уже тошно появляться на люди».

В последние годы он не