Белый омут - Фёдор Григорьевич Углов

— Что с тобой? Отчего ты плачешь?

— Видно, от радости… Прости меня, Вань…

Он гладил ее влажные щеки, вдыхал аромат кожи и волос, робко и нежно касался ее губ, и она притихла у его бока, обмякла, дышала ровно и покойно, точно забралась на высокую гору и могла теперь неторопливо отдышаться.

За стенами амбарчика шарил по кустам откуда-то прокравшийся ветер, порывы его все усиливались, иногда он налетал на железную крышу, и тогда казалось, что кто-то бежит по ней, проминая гулкие листы. Потом все стихло, лишь изредка срывались с веток над крышей гроздья капель и вразнобой барабанили по железу. Не давая отстояться тишине, через равные промежутки начинал высверливать сверчок, пахло сохнущей травой, в раскрытую дверь амбарчика волнами наплывал влажный воздух. Иван и Катя лежали, тесно прижавшись друг к другу, не шевелясь.

— Вань, мы же на всем чистом лежим, — сказала Катя. — Я все сегодня сменила — и простыни, и пододеяльник, и наволочки… Давай разденемся.

Иван соскользнул с кровати и, стоя в темноте, скорее догадывался, чем видел, как раздевалась Катя: вот стукнули об пол ее сапожки, полетела кофточка, прокорябав пуговкой по стулу, зашелестели чулки, и что-то еще шуршало, срывалось и опадало в двух шагах от него, и каждый звук рождал в нем напряженное, как боль, ожидание.

— Ну, где же ты? — Тихий, до странности изменившийся голос Кати взволновал его до головокружения. — Ты почему не отзываешься? Или ты сбежал куда?

— Ты скажешь…

— Иди сюда, хозяин мой…

Иван беспорядочно и суетливо сбрасывал с себя гимнастерку, брюки, раскидал куда попало и слепо, на ощупь пошел на этот сводящий с ума шепот, пока на него не повеяло ее жарким дыханием, пока рука его не скользнула по голому плечу и не легла на дрогнувшую под ладонью теплую налитую грудь. Он лег лицом в жаркую ложбинку грудей, и перехватывающий дыхание голос Кати наполнил его желанием.

— Не торопись, Ваня… Я же вся тут… Вся твоя… Не торопись…

V

В избе Тося еще крепилась, но стоило ей выскочить за калитку, как она не выдержала и, надрывно всхлипывая, спотыкаясь, побрела по улице, растравляя душу горькой обидой. Она так издергалась за нынешний вечер, пока дебоширили в клубе красносельские, что на Андрея у нее уже не хватило сил. И если бы не нужно было идти в этот опостылевший клуб и устраивать там танцы, она убежала бы, спряталась от всех, чтобы никого не видеть и не слышать…

Хлюпала под ногами пыль, в густой испарине тумана проступали мутными пятнами огни изб и тут же истаивали, расплывались в накопившихся слезах. Тося шла вслепую, не чувствуя ни вязкой и зыбкой, как песок, пыли, ни удушья тумана, и ей казалось, что вся деревня проваливается в безвестье и мрак, плывет под водой и ее, Тосю, несет, точно щепку, в необоримом потоке…

«Перестань реветь, дурочка, — уговаривала она себя. — Перестань! Неужели ты на самом деле поверила, что встретила того человека, о котором мечтала все годы, поверила, что он каждую субботу приходит в Белый Омут ради тебя, а не потому, что ему нужно как-то убить время и поволочиться за какой-нибудь девушкой. Ведь любая готова повиснуть на шее, лишь бы ее пригрели ласковым словом, лишь бы не быть одной, не мучиться неприкаянностью, давящей скукой сельских вечеров. Почему ты решила, что он не чета деревенским парням, что в нем есть что-то особое, нездешнее? Не потому ли, что он поманил тебя чем-то несбыточным, и ты загадала уехать отсюда вместе с ним, навсегда проститься с Белым Омутом?»

Андрей однажды появился на танцах, и с этого вечера Тося потеряла покой. Может быть, она и не обратила бы на него внимания — с первого взгляда все курсанты в защитных гимнастерках казались ей на одно лицо, — если бы Андрей не проявил сам необычную для случайного знакомства прямоту и настойчивость. Едва зашипела стершаяся пластинка в радиоле, как он уверенной походкой пересек зал. Тося заметила его, когда он остановился в двух шагах от нее. Он опустил руки по швам, церемонно поклонился и даже прищелкнул каблуками, встряхнул волнистым чубом, поднял голову, и Тося смешалась — взгляд его темно-карих глаз был внимателен и серьезен. Она всегда различала, когда к ней подходили просто так, чтобы прокружить очередной вальс, или ради нее самой, как это было на этот раз. Она не знала, как угадывала эту разницу, просто чувствовала ее, поэтому, долго не раздумывая, поднялась, положила руку на плечо курсанта и подчинилась его движениям. Ей нравились вот такие грубоватые, мужественные, по ее понятиям, парни — скуластые, большегубые, с упрямыми подбородками, обладавшие, как ей представлялось, характером резким и надежным. Он весь вечер не отходил от Тоси, но эта неотступность и решимость были ей по душе. После танцев он терпеливо дожидался, когда она погасит огни в клубе, повесит на дверь замок, и вышло как-то само собой, что они пошли не домой, а в рощу, откуда доносились взрывы смеха и бренчание гитары. Плыла над деревней полная и ясная луна, и так легко дышалось, и так хорошо было идти рядом с этим незнакомым парнем и напевать вполголоса. Внизу, под обрывом, сумрачно поблескивала река, на другом берегу полыхал костер рыбаков, и рыжее пламя кидалось, как собака, к воде и жадно лакало ее. Андрей долго молчал, как бы завороженный открывшейся с косогора далью, заречными лугами, густой чернью далекого бора, потом стал вспоминать о своей школе, об учителях, и Тосе было до изумления легко и свободно с ним, как будто они просидели несколько лет за одной партой и теперь, случайно встретившись, говорят о том, что им обоим и дорого и близко. Узнав, что и она любит Есенина, он обрадовался: «Хотите, почитаю, что помню?» Они присели на траву возле раскидистой липы, и, привстав на одно колено, он прочитал то, что Тося и сама помнила и любила:

Отговорила роща золотая

Березовым веселым языком…

Она смотрела в его бледное в лунном свете лицо, отвечала ударами сердца на его голос — тихий, распевный, полный воодушевления, неведомое прежде чувство подмывало ее душу, никогда еще за всю свою жизнь она не была так счастлива, как в этот вечер, и уже страшилась, что все вдруг исчезнет, как небыль, и она снова останется одна. Лился с вышины неба призрачный свет, самозабвенно щелкал, перекатывая звонкую горошину в горле,