Атомный век Игоря Курчатова - Александр Анатольевич Цыганов

Большинство же других руководителей Лаборатории, на уровне заместителей и начальников отделов, переехали в 1950‐х годах в «Дом академиков» на Песчаной улице возле метро «Сокол».

Несколько позже построили корпус для лаборатории диффузионных методов разделения изотопов И.К. Кикоина. Ещё из одного недостроенного здания ВИЭМ сделали клуб-столовую.

Вот только через некоторое время места, как и в Пыжёвском, вновь перестало хватать. В чём, в чём, а в кадрах Курчатову не отказывали, и к маю 1944 года Лаборатория заметно расширилась. Только научных сотрудников, включая лаборантов, – 44 человека.

И платили им по военным временам достаточно неплохо: от 600 рублей в месяц лаборанту до 1700 старшим научным сотрудникам. Мастер-стеклодув зарабатывал как инженер – 1200 рублей. Сам начальник Лаборатории получал 3000 рублей. Это приравнивало Игоря Васильевича Курчатова к командующему армией – по зарплате, конечно, но, впрочем, и не только…

Докладная записка И.В. Курчатова В.М. Молотову о пуске циклотрона в Лаборатории № 2. 8 сентября 1944 г.

[НИЦ «Курчатовский институт»]

Территория вокруг одинокого корпуса главного здания обросла палатками. В них кипела работа, несмотря на спартанские условия для исследователей.

Вот на этом новом месте и удалось наконец собрать циклотрон. Первый пучок был получен 25 сентября 1944 года. Леонид Немёнов, хоть и на два месяца позже установленного срока, с задачей справился.

По этому поводу вечером у Курчатова пили шампанское – всей группой. Ещё бы! Это был прорыв. Веха! Ведь теперь можно было облучать даже пятикилограммовые порции уранилнитрата, чтобы получить весовые количества этого пресловутого 94‐го элемента, или эка-осмия, как его называли до утверждения официального термина «плутоний». И пусть эти «весовые» количества измеряются микрограммами, но и этого достаточно, чтобы уверенно исследовать химические свойства элемента. И если эка-осмий действительно будет подобен урану-238, то мы его и будем производить! Только уже в котле в ходе управляемой цепной реакции. Ибо построить уран-графитовый котёл будет куда проще, нежели комбинаты из десятков тысяч центрифуг…

Печальнее было другое. Этот успех, и сам-то по себе запоздалый, только ещё раз предельно выпукло обрисовал черепаший темп продвижения Атомного проекта в целом.

Не кто-нибудь, а сами Кафтанов с Иоффе ещё в январе 1943 года признавали, что «работа производилась совершенно недостаточными темпами». Правда, ссылались при этом на определенные обстоятельства. Среди них такие, как: «…еще в октябре 1942 г. в Радиевом институте могли бы быть начаты лабораторные работы по термодиффузионному разделению изотопов и изготовлению металлического урана. Однако до сих пор, несмотря на указания секретаря Татарского обкома ВКП(б) т. Колыбанова и обещания о предоставлении соответствующего помещения к 10.Х.42 г., оно до настоящего времени не передано Академии наук». Или: «…несмотря на неоднократные обращения в Правительство, завод до сих пор не получил ожидавшихся указаний».

Приводились и такие: «Несмотря на Ваше распоряжение срочно вызвать члена-корреспондента Академии наук СССР т. Алиханова из Еревана в Москву, его приезд осуществился лишь через полтора месяца из-за непредоставления места в самолете в г. Ереване и г. Тбилиси». Или: «Задержка в развертывании физических исследований произошла также из-за непредоставления места в самолете для вылета из Ленинграда т. Г.Н. Флёрову с отобранным им спецоборудованием».

Отсюда – прямое воззвание к Вячеславу Молотову, куратору Атомного проекта и второму после вождя лицу в руководстве страны: «Из изложенного видно, что повышение темпов работы и завершение ее в предположенные сроки невозможно без Вашего вмешательства» [141, с. 298].

Справки, записки, доклады В.М. Молотову за 1943 год пестрят такими пассажами: «Указанное постановление Государственного комитета обороны выполняется неудовлетворительно… Выполнение этих мероприятий затянул… К проектным работам фактически не приступал… Назначенный… на место не выехал… Строительство… материалами не обеспечено…»

И так далее, и тому подобное.

Понятно, что у причастных, а тем более такого ранга, как Курчатов, лиц появлялись крайне неприятные вопросы: что же это за система выросла вокруг Атомного проекта, если она не реагирует на указания второго лица государства? И ответ был очевиден: структура, созданная под товарища Молотова, механизмами исполнения его воли не обладала.

Товарищ Молотов виноват?

Возможно. Судя по документам той поры, реально Атомным проектом у него занимался секретариат. А что такое секретариат, знают все профессиональные руководители. Это прежде всего справка.

А системы работают на приказах.

Правда, от имени В.М. Молотова в Атомном проекте управлял М.Г. Первухин, имевший полномочия аж от самого Совета народных комиссаров. Казалось бы, выше уже некуда. Но как раз на этом уровне выявлялось важное «но». Дело в том, что любой администратор делает свою работу не сам. Он – голова. А его руки – это опять-таки аппарат.

Аппарат, что служил «руками» Михаила Первухина как заместителя Молотова и наркома, не имел необходимых компетенций и компетентности для непосредственного сопровождения Атомного проекта. Первухин был бы прекрасным, разумным куратором уже работающей структуры. Каким он и стал, когда всё заработало. Но на первых порах, когда путь к Бомбе только начинался, ни его самого, ни его аппарата было недостаточно для, образно говоря, акушерского участия в рождении сразу нескольких секторов науки, технологических областей и отраслей промышленности. Отсюда констатации в докладах Молотову, что Первухин и Кафтанов «самоустранились», «не уделяют» и т. д.

Нет, они не самоустранились. У них – увы! – были просто «руки коротки». И не мог Первухин подобно Рошфору в старом французском фильме про трёх мушкетёров воскликнуть: «Мы их удлиним!»

У него не было шпаги…

Вообще у Проекта не хватало человека со шпагой. Или с дубинкой, что более адекватно тем временам.

А такой человек был. И все его знали.

Глава 4

Товарищ Берия

Год 1944-й пошёл примерно по тому же сценарию, что и 1943‐й, – что-то делается, и вроде бы немало, но не выходит за рамки академических экспериментов. Практическое осуществление Бомбы всё так же далеко, как и два года назад.

Это было ясно и Первухину, и Курчатову. Назревал трудный, но откровенный разговор. Протокол не вёлся, подробности остались недоступными, но вывод оказался очевиден: «Чтобы догнать заграницу, мы должны поставить разработку проблемы урана на положение важнейшего государственного дела, не менее крупного и важного, чем, например, радиолокация» [330, с. 73].

Зафиксировано это положение не где-нибудь, а в собственноручном письме М.Г. Первухина товарищу И.В. Сталину, переданному в его секретариат в мае 1944 года.

Можно сделать также второй вывод – о состоянии Михаила Георгиевича к тому времени, коли он решился обратиться непосредственно к вождю через голову собственного начальника.

К письму Первухин приложил справку И.В. Курчатова «О состоянии работ по урану на 20 мая 1944 года». В ней глава Лаборатории № 2 констатировал, что их работа «не имела поддержки и в общественном мнении среди ученых, не посвященных, по соображениям секретности, в ход дела и зараженных недоверием к его осуществлению».

Результаты были сформулированы так:

За истекший год