Палаццо Мадамы: Воображаемый музей Ирины Антоновой - Лев Александрович Данилкин

Успех Антоновой-просветителя в очень значительной степени связан с компетентностью и инициативностью Антоновой-бюрократа, сделавшей из ГМИИ образцовое учреждение (все работает как часы, все спущенные сверху указания выполняются безукоризненно, любая фронда имеет свои четкие границы, демократия — только управляемая, строгая вертикальная иерархия, но при этом с особой корпоративной культурой, в которой допустимы как расчет сотрудников на некоторые положенные им привилегии, так и авторитарные «перегибы»[376] и даже некоторая эксцентричность руководителя; именно «некоторая» — так, чтобы из министерства это не выглядело как мания величия).

О масштабах контроля[377] за деятельностью управляемого ИА Музея можно судить по письму, которое ИА и Губер отправили в свое министерство летом 1961-го: «Музей ставит в известность, что 1 июня с. г. во время уборки запасника в Отделе Древнего Востока подломилась ножка у шкафа и в результате часть слепков и подлинников оказалась поврежденной. 27 июля с. г. в Отделе Античного искусства при работе хранителей обвалилась полка, и в результате три вазы разошлись по старым склейкам», на таких-то и таких-то (список) «наложены взыскания».

Дело, однако ж, как часто бывает, в нюансах. Чиновником, на имя которого направлялись эти извещения, был однокурсник ИА, а также муж завотделом в ГМИИ; его должность называлась «заместитель начальника Управления изобразительного искусства и охраны памятников Минкульта СССР». В мемуарах ИА сочла даже нужным сообщить — неожиданная откровенность, — что советовалась с ним, принимать ли ей предложение стать директором: «Один человек неожиданно ускорил принятие мною решения… Он был искусствоведом, работал в музее, там же работала его жена». «Коль, а я даже не представляю, что делать»[378]. Этот «Коля» как раз и есть Николай Яковлевич Нерсесов, муж Иды Тарасовны Нерсесовой, проработавшей в Музее с 1953 по 2014 год; она скончалась в 2022-м — и, пока ее муж состоял в должности, на протяжении многих лет была хорошей подругой ИА — которая на голубом глазу отсылала на имя замначупра ИЗО депеши с просьбой, к примеру, дать согласие на поездку Нерсесовой Иды Тарасовны — не упоминая, естественно, что она просит своего однокурсника и товарища по музейной юности дать разрешение на выезд его собственной жене — и, кстати, парторгу ее музея. Вадим Полевой, инструктор в отделе культуры ЦК, тоже был однокурсником ИА — и именно он представлял ее интересы и, по словам инсайдеров, прикрывал ее, когда она «принимала важные решения», в ключевом для нее учреждении — перед В. Ф. Шауро, заведующим отделом культуры ЦК КПСС (1965–1986). Именно через В. Полевого, по-видимому, к середине 1980-х у ИА установились прямые — и хорошие — отношения, в рамках все той же организации, с «прогрессивным» секретарем ЦК А. Н. Яковлевым.

Начальником Управления изобразительных искусств и охраны памятников Министерства культуры был Александр Георгиевич Халтурин (тот самый, который в 1970-е искал в Русском и Третьяковке Малевича — для обмена на ленинские письма, и директор Пушкарев прятал от него картины, а тот посылал разыскные комиссии; тот самый, который присутствовал при остеклении «Джоконды» — на грани сердечного приступа; которого хорошо запомнил куратор «Москвы — Парижа» Жан-Юбер Мартен как представителя начальства, который в ходе подготовки выставки беспрестанно требовал соблюдать «баланс» и в то же время сам помогал добывать редчайшие вещи для выставки в частных коллекциях на окраинах СССР) — очень крупная фигура в чиновничьей иерархии; но для ИА — старый знакомый.

Директор, заручившийся поддержкой обеих инстанций — отдела культуры ЦК и Управления ИЗО, — может делать все, что угодно; если только одной, высшей, — может интриговать, с негарантированным успехом.

Собственно, подлинное искусство быть директором как раз и состояло в ловком маневрировании между этими инстанциями, умении манипулировать ими и соглашаться на неуместные предложения сверху таким образом, чтобы на деле отказываться. С ранней юности наизусть знающая книгу Вазари ИА охотно пользовалась — в тех случаях, когда к ней в музей являлись непрошеные знатоки тонкостей экспонирования из министерства, — изложенной там тактикой Микеланджело, который в ответ на недовольство флорентийского чиновника, принимавшего «Давида» и заявившего, что у того как-то великоват нос, полез на стропила, набрал по дороге мраморной пыли и крошки, сделал вид, будто ударил несколько раз по носу резцом, сбросил вниз горсть пыли — и, спустившись, услышал: «Ага, вот теперь совсем другое дело, так гораздо, гораздо лучше».

Штука в том, что «высшие инстанции» — несмотря на то, что причиняли ИА множество неудобств, — вовсе не были абсолютным злом для нее — и даже наоборот.

Очень часто ИА разыгрывала именно минкультовские, по сути, подачи: «Москва — Париж» и пресловутая выставка Тышлера — из самого очевидного. Именно бюрократическая структура, в которую она была глубоко интегрирована, являлась источником легитимации власти ИА — и обеспечила ей рекордный срок директорства: классический случай, когда харизматический лидер, опираясь на бюрократический аппарат, бесконечно длит свое авторитарное правление, — и единственный кризис, который ему неизбежно грозит, это ситуация выбора преемника. Именно в контакте с ведомствами Нерсесова, Халтурина, Полевого и Хорошилова ИА выковывала свой музей, обеспечивая ему возможности, отодвигая конкурентов и принуждая их делиться с собой вечно дефицитными ресурсами. Г. Козлов утверждает, что отношения с вышестоящими инстанциями, особенно с министерством, — ключ к подлинной биографии ИА: «Вы ничего про нее не поймете, если не поймете, как это было устроено по-настоящему»[379].

ИА повезло — или корректнее: ее особой привилегией было то, что благодаря нескольким удачно выбранным пунктам в своем карьерном маршруте она, заняв кабинет директора, оказалась не просто на руководящей позиции, но с тылами, укомплектованными неглупыми компетентными людьми.

Сами чиновники — получавшие свою порцию уважения и любезности — воспринимали Пушкинский не просто как обычного «подведа», но и как свой собственный, до какой-то степени «меценатский» проект: символический капитал, причастность к управлению которым была частью их карьерного престижа. Доказательство тому — та охота, с которой люди из министерства и его подструктур меняли свою комфортную, хорошо оплачиваемую бумажную работу по предложению ИА на хлопотную, нервную в Пушкинском — ради возможности заниматься чем-то поинтереснее и ощущать себя причастными к успешной статусной группе. Именно так в ГМИИ попала А. Бугрова — много лет служившая в министерстве в должности начальника отдела стран Западной Европы, Америки и международных организаций, то есть руководившая управлением внешних связей, а затем возглавившая международный отдел в Музее, именно оттуда пришли М. Вертоградова и М. Залетова (работала в союзном Минкульте при Губенко, у ИА стала замом по выставкам). Этот «кадровый симбиоз» свидетельствует о том, что ИА, несмотря на естественный антагонизм двух институций, воспринимала министерство и