Красные листья. Восточный альманах. Выпуск восьмой - Нгуен Динь Тхи

4. ЛУЧЕЗАРНОЕ УТРО

Утренняя перекличка петухов идет к концу. Певуны понемногу умолкают, и только один, самый неугомонный, продолжает горланить на всю округу. Остальные уже соскочили с насестов и в сопровождении кур отправились искать пропитание кто на поле, кто по дворам.

По улицам с грохотом мчатся машины, некуда деваться от рева моторов, заполнившего Джакарту с первого дня голландской оккупации. От гудения клаксонов, от паровозных свистков, доносящихся с железной дороги, не спрячешься за плетеными стенами хибарок «освобожденного района».

Сейчас шесть часов утра — минута в минуту. С трудом пробивается сквозь городской шум звон с церковной колокольни. Колокол прощается со вчерашним днем и приветствует наступившее утро.

Скоро раздастся крик первого разносчика. Начинается новый день, как две капли воды похожий на вчерашний, новый день со старым, давно надоевшим расписанием. Вот послышались велосипедные звонки — это посыльные из магазинов отправились развозить по домам молоко и хлеб. Нечего терять время, пора вставать! Вчерашним ужином сыт не будешь, а ведь после завтрака захочется еще пообедать и снова поужинать, и на все это нужны деньги.

Вот и Салама, совсем как вчера, или позавчера, уселась на корточки перед огнем и кипятит воду. То и дело она поправляет сучья в очаге, чтобы огонь горел ровнее. Тем временем Патима, Салами и Хасан по очереди моются за домом возле колодца. Только вот завтрак у них сегодня подкачал. Пока старшего брата не увели эмпи, все было иначе. Но исчез Сааман, а вместе с ним исчезли и завтраки. И вот Салама кипятит воду, чтобы заварить чай. На завтрак каждый из них получит по кружке несладкого чая.

Наконец вода закипела и чай можно заваривать. Салама принимается наливать кипяток в фарфоровый чайник, стоящий на бамбуковой скамейке, но в эту самую минуту на кухню заходит с черного хода Хадиджа.

— Уже шесть часов. Ну как ты? — спрашивает она. — Идешь или нет?

— Сядь посиди, — отвечает подруге Салама и, продолжая заниматься своим делом, говорит: — Не выйдет у меня ничего с работой, Джаджа.

— Интересно, о чем ты думаешь, — присаживаясь, молвит Хадиджа. — Если в семье никто не работает, знаешь, чем это может кончиться? Хотела бы я знать, что будет с вашими малышами? Мать вам не подмога — сама видишь, какая она у вас.

— Ей все хуже и хуже, Джаджа. Ее нельзя оставлять одну… Спасибо тебе, конечно…

— Да что с ней такое, Ама?

— Не понимаешь, что ли?

— Умом тронулась?

Тяжело вздохнув, Салама кивает головой.

— Прямо не знаю, что делать. По ночам не спит, сядет в кресло и сидит… Бывает, за целый день слова от нее не добьешься. Ну ладно бы так день или два, а то ведь три месяца — представляешь? А сегодня на рассвете припадок с ней, что ли, случился? Как закричит и побежала куда-то. И ругает-ругает какого-то сержанта Касдана. Не слыхала о таком?

— Я знаю одного Касдана, только он не сержант.

— Многомилостивый Аллах, ниспошли выздоровление моей матери.

Настроение подруги передается Хадидже, она опускает глаза и старательно шевелит губами, повторяя молитву.

— Я должна что-то сделать, Джаджа. Должна, понимаешь? Не знаю только — что именно. Я совсем растерялась…

Хадиджа не поднимает глаз. Слова не идут у нее с языка. Она чувствует, как трудно сейчас подруге.

— Если я пойду на работу и не буду подолгу бывать дома, боюсь, она совсем пропадет…

Салама не может больше говорить — ее душат слезы.

— Я понимаю, как тебе тяжело… — говорит Хадиджа.

Глядя куда-то в угол, Салама быстро вытирает глаза и опускает голову. На кухне стоит тишина, в которой притаилось страдание — вечный спутник человеческой жизни, и только огонь мирно потрескивает в очаге. Потом снова раздается печальный голос Саламы:

— А ведь братец Аман наказал мне заботиться о матери, не огорчать ее. Бог свидетель — нельзя мне уходить из дому.

Девушки молча смотрят на пляшущее в очаге пламя.

— Хадиджа! — поворачивается к подруге Салама.

— Ты что-то придумала?

— Ведь в типографию может пойти Патима, — радуется Салама пришедшей ей в голову мысли, но тут же сникает: — Только мать запретила нам поступать на работу, говорит, что я буду там гоняться за парнями и вместо денег принесу ей ребенка!

— Ой, бедненькая ты моя! — восклицает Хадиджа. — Как же тебе тяжело. Но не обижайся на мать, ведь у нее голова не в порядке, ты сама мне сказала!

— Да разве я обижаюсь, — печально отзывается Салама.

— Пусть говорит, что хочет. Главное, что ты будешь с ней, а Патима пойдет на работу. Ничего лучшего придумать нельзя. Господи, сколько же вы натерпелись за эти три месяца.

Девушки умолкают, погруженные в свои мысли, но тут в кухню через заднюю дверь входит Патима.

— Има, — чуть ли не в один голос окликают ее девушки, потом Хадиджа продолжает:

— Има, хочешь работать вместе со мной?

Патима вопросительно смотрит на старшую сестру.

— Мы только что говорили о тебе с Джаджей. Я из дому уйти не могу, а вот ты — дело другое.

— Я бы хоть сейчас, — отвечает девушка, — только что мама скажет?

Салама задумывается, потом махнув рукой, говорит:

— Ступай! Если хочешь, ступай — я тебе разрешаю.

— А как же ты, сестрица?

— Мне нельзя покидать дом. За матерью нужно присматривать. А тебе с ней не сладить. Верно я говорю, Джаджа?

Хадиджа кивает.

— Пойди причешись, — говорит Салама сестре.

Патима выходит.

— Удивляюсь я тебе, Ама. Сколько на тебя горя свалилось, а ты все терпишь, даже не пожаловалась ни разу. Да я бы на твоем месте не знаю, что сделала.

— Я и сама не думала, что мне придется все это пережить, Джаджа. Главное, чтобы братья живыми остались. Да сохранит их господь.

— Дай-то бог, — вторит ей Хадиджа.

Возвращается Патима.

— Слушай меня внимательно, Има, — поднимаясь, торжественно говорит ей Салама, — с сегодняшнего дня ты начинаешь работать. Одна будешь кормить пять ртов. Ты у нас умница, смотри не теряй головы. К тебе будут приставать шалопаи, те, что слоняются без дела по тротуарам. Делай вид, что ты их не замечаешь. Иначе рано или поздно ты очутишься на панели и домом твоим станет улица.

— Я все понимаю, сестрица, — отвечает Патима.

— Фабрика — это не школа, сестренка. В школе учителя заботятся о том, чтобы дети были скромными, воспитанными, хорошо учились. А на фабрике никому ни до кого дела нет. Там каждый думает об одном — как бы не упустить своего. Там ты поймешь, почему люди становятся злыми. Братец Аман не хотел, чтобы ты шла