Наши за границей. Где апельсины зреют - Николай Александрович Лейкин

интересовали мало. Они с нетерпением ждали, чтобы пароход поскорее пристал к берегу, дабы можно было сесть в вагон и ехать в Вену. Невзирая на уверение русского, что они не сбились с пути, у них все еще было сомнение, туда ли они едут. Неожиданное путешествие на пароходе, для которого они не брали билетов, все еще сбивало с толку. Впрочем, Николай Иванович, выпив две рюмки коньяку, несколько повеселел.

– А уж как сядем на берегу в вагон, так прямо до Вены без пересадки? – спрашивал он своего русского спутника.

– Так прямо без пересадки и доедете, – отвечал тот.

– Да вы сами-то езжали этим путем?

– Еще бы. Я месяц тому назад из Вены в Лозанну приехал и вот теперь еду обратно. По дороге у вас будет Мюнхен. Вот в Мюнхене на станции не забудьте выпить по кружке пива. Мюнхенское пиво считается лучшим в свете.

– Да, да… Про мюнхенское пиво я слыхал. А только неужели оно лучше берлинского? – улыбнулся Николай Иванович от предвкушаемого удовольствия выпить самого лучшего пива.

– Я в пиве не знаток, но говорят, что лучше.

– Глаша! Слышишь?

– Ах, Бог с ним, с этим пивом! Только бы скорее добраться домой. Мне уж и в Вену-то заезжать не хочется.

– Ну на один день заедем. Пройдемся по городу, да и опять на железную дорогу. Все-таки Вена, все-таки в Петербурге лишний разговор, что в Вене были.

– Ох, опять немцы! Опять мне мучение насчет немецких разговоров! Еще ежели бы французы были, а то с немцами пантомимами разговариваю.

– В Вене вас будут уже несколько понимать по-русски, не говорить, а понимать. Вена – славянский город. Прислуга и вообще простой народ там большею частью славяне, – успокоил Глафиру Семеновну русский спутник.

– Да что вы! – радостно воскликнули супруги.

– Да, да… Чехи, кроаты, поляки, русины, сербы. Вас будут понимать. Вы это уже заметите, даже подъезжая к Вене по железной дороге. Кондуктора из славян и уже понимают русские слова.

– Ну тогда дело другое. А то, верите, как трудно.

Вот и пристань. Супруги распрощались с русским спутником, носильщик схватил их подушки и саквояжи и повел их сначала в таможню, где германские досмотрщики налепили на их саквояжи билетики, а потом усадил в вагон.

– Вин? – все еще с сомнением спрашивала Глафира Семеновна кондуктора, простригавшего билеты.

– Ja, ja, Madame, direct nach Wien[431], – отвечал тот.

– Умштейген не надо? Нихт умштейген?

– Ohne umsteigen, Madame.

Поезд тронулся. Супруги ждали Мюнхена, дабы выпить там пива. Особенно заботился об этом Николай Иванович, при каждой остановке выглядывая из окна и отыскивая на станции надпись «Мюнхен».

Вот и Мюнхен. Кондуктор возгласил о нем минут за пять до остановки. Стояли десять минут. Супруги успели закусить при этом горячими сосисками, продававшимися на платформе прямо из котла, стоящего на жаровне. В мюнхенском пиве супруги, однако, ничего особенного не нашли.

– Пиво как пиво, – сказала Глафира Семеновна, которую Николай Иванович принудил выпить стакан. – По моему, берлинское-то вдвое лучше.

За Мюнхеном Глафира Семеновна стала испытывать кондукторов в знании русского языка, задавая им разные вопросы по-русски, но кондуктора не понимали. Николай Иванович делал то же самое с прислугой, разносящей по станционным платформам пиво и закуски, и наконец достиг благоприятного результата.

– Эй! Пиво! Сюда! – крикнул он кельнеру.

И кельнер, поняв его, подскочил с стаканами пива к окну вагона.

– Глаша! Глаша! Смотри… Начали уж понимать! – радостно воскликнул Николай Иванович и спросил кельнера, принимая от него стакан: – Брат славянин?

– Nein, gnädiger Herr[432], – отрицательно покачал головой кельнер.

Николай Иванович взглянул ему в лицо и тут же убедился в праздности своего вопроса. По горбоносому типу лица, крупным красным губам и вьющимся волосам самый ненаблюдательный человек мог заметить, что это был жид без подмеси.

– Иерусалимский дворянин, иерусалимский дворянин, а я-то его за брата славянина принял, – бормотал Николай Иванович.

Супруги ехали по Баварии, но вот пришлось переезжать баварскую границу и въезжать в австрийские владения. На границе таможня, и в ней пришлось просидеть около часу, пока чиновники осматривали вагоны. Впрочем, на станции был отличный буфет, где супруги могли пообедать за табльдотом.

– Без телеграммы дали пообедать, хоть и немцы, – заметила Глафира Семеновна, вспоминая случай в Кенигсберге, где их не пустили за табльдот из-за того, что они их не уведомили телеграммой, что будут обедать на станции.

– Еще бы… Здесь совсем другие порядки.

Прислуживающий супругам кельнер оказался поляком и действительно кое-какие русские слова понимал, хотя по-русски и не говорил. Принимая в расплату за обед немецкие марки, он перевел их на гульдены и, мешая в свою речь польские слова, кое-как объяснил супругам, чтобы они наменяли себе австрийских денег, и привел жида-менялу. Хоть и не без особенного труда, но супруги все-таки поняли, в чем дело, и купили у жида австрийских денег. В руках их в первый раз появились бумажные гульдены. Николай Иванович долго рассматривал их недоверчиво и сказал жене:

– Ассигнации уж пошли на манер русских. Как бы не надул жид-то… Хорошо ли? Верные ли? – обратился он к кельнеру.

– Добро, добро, пан, – утвердительно кивнул он головой.

Жид тоже заговорил что-то по-немецки и кивал головой.

С австрийской границы действительно стали появляться железнодорожные служащие и кельнеры, понимающие кой-какие русские слова, но таких людей было мало, зато жиды попадались на каждом шагу. Чем ближе подъезжали к Вене, тем жидов становилось все больше и больше.

Вечером супруги приехали в Вену.

LXXXVI

Давка и толкотня царствовали на вокзале, когда супруги приехали в Вену. Из окон вагона виднелась толпящаяся на платформе публика, и дивное дело, большинство ее были жиды: жиды длиннополые и жиды короткополые, жиды в цилиндрах и шляпах котелками и жиды в картузах, жиды с сильными признаками пейсов и жиды с слабыми признаками пейсов. Даже добрая половина нарядных женщин отличалась семитическими горбатыми носами и крупными сочными губами. Поезд еще не остановился и, медленно катясь, шел мимо платформы, а уж в купе второго класса появился тоненький юркий еврейчик в шляпе котелком, с тощей, щипаной бородкой клином, в красном галстуке, в кольцах с цветными камушками на грязных руках, расшаркивался перед супругами, кланялся и совал в их руки адрес гостиницы, приговаривая по-немецки:

– Готель первого ранга… В лучшей части города. Цены дешевые… Завтраки, обеды и ужины по умеренным ценам… С извозчиком можете не торговаться… Багаж со станции получим в две минуты.

Говорил он без умолку, вертелся и то и дело приподнимал шляпу.

– Глаша! Что он бормочет? – спросил жену Николай Иванович.

– Да кто ж его разберет, – отвечала та. – Кажется, гостиницу предлагает.

Еврейчик, заслыша русскую речь и видя, что его не понимают, заговорил на ломаном французском языке.

– Прочти хоть, что на карточке-то стоит. Может быть, адрес и понадобится, – продолжал Николай Иванович, принимая от еврея карточку и передавая ее жене.

– Ну его… Не желаю я с жидами возиться.

Еврейчик, видя, что и французская его речь остается без ответа, заговорил по-польски.

– Да мы русские, русские, – отвечала наконец Глафира Семеновна, улыбаясь. – Руссен вир, и ничего нам не надо.

– Ach hochachtungswolle, Madame![433] – вздохнул еврейчик. – Как жалко, что я не говорю по-русски! Я говорю по-немецки, по-французски, по-польски, по-венгерски, по-чешски, по-хорватски, по-сербски, но русского языка я, к несчастию, не знаю. Доставьте случай услужить вам гостиницей, и я представлю вам поляка, говорящего по-русски, – бормотал он по-немецки.

– Нихт, нихт… Ничего нам не требуется, – отмахнулся от него Николай Иванович.

Поезд остановился, появился носильщик в серой куртке, которому супруги поручили свои подушки и саквояжи и с ним вместе вышли из вагона, но еврейчик не отставал. Он уже прыгал около носильщика и бормотал что-то ему.

– Экипаж прикажете? – спросил супругов носильщик.

– Я, я, экипаж, – отвечала Глафира Семеновна. – Вир ин готель.

У подъезда вокзала носильщик поманил извозчика. Еврейчик продолжал тереться и около извозчика, даже подсаживал супругов в экипаж.

– Да не надо нам, ничего не надо, – отпихнул его Николай Иванович.

За толчок еврейчик низко поклонился и заговорил что-то извозчику по-немецки.

– Ин готель, гут готель, – сказала Глафира Семеновна извозчику, и тот погнал лошадь, пробормотав что-то по-немецки.

– В какую же гостиницу мы едем? – задал жене вопрос Николай Иванович.

– Да в какую извозчик привезет. Ведь нам все равно. Только