Я догоню вас на небесах - Радий Петрович Погодин

тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года рождения, говорит, что у славян было две прародины. Первая там, куда указывает монах, – славяне автохтонны в серединной Европе. Единый праславянский язык начал складываться во втором тысячелетии до нашей эры. Из обломков племен и даже отдельных родов складывался народ славян. Вот ты молчишь, а некоторые грамотеи – у нас все грамотеи – спрашивают ехидно: откуда, мол, взялись разрозненные племена и, так сказать, осколки? От Рима. От кельтов. Римляне – бандиты. Кельты еще хуже. Рим все взял от этрусков: материальное производство, культуру, даже богов, даже волчицу. Тирению – их землю. Их жизни. Кельты Фракию растрепали. Иллирию. И опять же Тирению. Этрускам больше прочих досталось. Чтобы бороться с кельтами – это же разбойники с большой дороги, их даже Александр Великий боялся – нужно было объединяться. Они и одевались несусветно, как петухи. Вот и возникло вено. Союз! Шло притирание племен, сглаживание диалектов; кстати, и сами кельты в этом участвовали. И в первом тысячелетии до нашей эры уже существовал язык с присущими только ему особенностями. Его уже можно было назвать праславянским.

– А где, ты говоришь, была их вторая прародина?

– В районе Вислы, Одры, Лабы. Оттуда они и покатили потом в разные стороны. В основном на юг и на восток. – Леонтий утер потный лоб платком. Он охрип. Он устал от восторга. Он делился с Лидией Павловной не столько знанием, сколько восторгом от этого знания.

Она же от знания никогда наслаждения не получала. Музыка волновала ее, реже живопись. Но чаще и острее всего – безымянные таинственные токи, возникающие в результате чудесных сочетаний окружающего ее бытия и природы. Скажем – облаков и собачьего лая. Слез ребенка и гранита набережной. Дамских туфель на шпильке и запаха дождя.

Ее осенило, что и Леонтий волнует ее сейчас как некое сочетание асимметричных факторов. Вот он уселся на кухонный стол рядом с тарелкой, которую вылизал – даже нос вымазал. Радио наполнило кухню музыкой. Раковина захлебывалась водой. Вечерние солнечные ножи вонзались в беззащитные тела ленинградцев. И все это вместе взятое создавало образ ножниц для подрезки небесных роз. Розы издавали не аромат, но звук, похожий на кашель.

– Западноевропейские снобы, зануды, говорят, что славянский язык, мол, слишком, на ихний вкус, своеобразен. Ну и что? – Взгляд Леонтия оцарапал Лидию Павловну. – Народ как раз и осознает себя по своеобразию своего языка…

«Слез бы ты со стола, – думала Лидия Павловна. – Неприлично сидеть на столе, на котором обедаешь. Еще и ногой покачивает. Невежа. Дикарь».

Леонтий будто услышал ее. Спрыгнул. Открыл стенной кухонный шкафчик и принялся нюхать специи в гэдээровских фаянсовых баночках.

– Душистый перец… На второй прародине наши предки назывались венедами. Венедские горы, Венедское море. Поняла – венеды. Опять «вено» – союз. Потом они начали называться анты и склавены. Гвоздика. Курри. А что такое «курри»? Перцем пахнет. Прокопий Кесарийский писал про антов: «…не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве. И поэтому и счастье, и несчастье в жизни считают общим». А это анис. Это тмин. Чабрец. Анты, тихие-тихие, в шестом веке начинают шибко топорами махать. А вот о склавенах ничего не известно. Были – и всё. Но посмотри. Скла – вены. Склад венов. Опять союз. Но наверное, уже более сложными более обширный. И само слово – склад – лад. Складно – гармонично…

– Перестань совать в баночки свой нос! Что ты там ищешь? – Голос Лидии Павловны сорвался на крик.

– Ваниль. У тебя есть ваниль?

– Есть ванилин.

– Ванилин не то – порошок. Химия. В шестом веке анты двинулись на Балканский полуостров. Заселили Фракию, Иллирию… Ваниль – запах бабушки.

– Где ты нахватался? – спросила Лидия Павловна. Разглагольствования Леонтия ее разозлили. Что-то в них было такое, что отодвигало ее на второй план, а может быть, и вообще в дальний угол.

– Я давно размышляю, – сказал Леонтий. – Язык всегда казался мне таинственным, более таинственным, чем кровь. Возьми слово «сербы». Сербы есть в полабских землях и на Балканах, но это не означает никакой между ними прямой связи. Это метатезная форма слова «себры». Кстати, «себров» мы и сейчас имеем в белорусском – «сябры» – родичи, товарищи. В русском ушедшем – шабры. И вот когда анты пришли на Балканы, они все были себрами. – Леонтий вдруг задумался. Лицо его стало то ли обиженным, то ли испуганным. Он поднял глаза на Лидию Павловну и улыбнулся ей. – Себры, сябры, собры. «Се» означает «Мы». Мы – братья. Собратья. Одна семья. Это и есть глубинная основа славянства. Единение. Гармония. Почему это для нас так важно?

Лидии Павловне показалось, что в его глазах сейчас нет места ничему, кроме слов, – даже Богу. А если бы и был у Леонтия Бог, он бы выкатился сейчас в виде слезы и поспешил высохнуть.

– Еще голубцов хочешь? – Голос Лидии Павловны был спичечно опасным.

– Спасибо. Нажрался. Кстати, «вено» по-литовски единица.

– Голова у тебя не раскалывается?

– А что? – Леонтий пощупал голову.

– Говоришь много.

– Пустяки. Вено – единица, целое. Половина – пол вена. Муж – половина. Жена – половина. Отсюда – «пол». Половые отношения. Отношения половин. Вено – семья!

Лидию Павловну подташнивало. Ей казалось, что Леонтий высыпает прямо на пол и на тахту мешки мусора. «Кошмар! Ужас! Какие-то квазиозарения», – шептала она.

А он сбросил туфли, сбросил брюки и завалился на диван.

– Язык – это фантастика, – чуть ли не закричал. – Откровенно – открываем тайны вена. Проникновенно – проникаем в тайны вена, шпионим. Конечно, сейчас «вен» суффикс. Но, имей в виду, суффиксы не с потолка взялись. – Леонтий подмигнул ей призывно и обнял за талию.

– Ты поел? – спросила Лидия Павловна, сглотнув страх.

– Поел.

– Попил?

– Нет еще.

– Дома попьешь. Проваливай!

– Ты чего? – Леонтий послушно встал с дивана; наверно, его часто гоняли таким образом. – Какая тебя муха укусила, це-це? Если хочешь знать – злая ты. У злых, это доказано, дети рождаются золотушные.

Лучше бы он не шутил так. При слове «рождаются» Лидия Павловна запылала серным пламенем.

– Проваливай! – закричала она и принялась его толкать.

– Я сам уйду. Мне не о чем с тобой говорить. Ты просто бесцветная мещанка.

Лидия Павловна боднула Леонтия головой.

– Добавь – беременная. Интересный аспект?

– Ты хочешь сказать? Ты не докажешь. Ты меня заманила в ловушку!

– Никаких ловушек. Ты нам годишься. Что, у меня подружек нет? Подтвердят, что ты у меня давно околачиваешься. Даже обещал жениться.

– Паучиха! – Леонтий надел брюки, натянул ботинки. – У меня кровь очень редкой группы.

На лестнице он остановился вдруг. Лицо его снова приобрело выражение то ли обиды, то ли испуга.

– Может быть, беда наша в том, что мы понимаем братство так полно, что не допускаем никакого инакомыслия. Может, именно поэтому Бог, этот всевластный хищник, нас так наказывает?

Лидия Павловна зачем-то надела плащ – наверное, хотела выскочить за ним и что-то выкрикнуть ему вслед. Она выскочила и выкрикнула:

– Сам ты веник.

Одна ее подруга выгнала жениха только потому, что он не хотел мыть голову шампунем – мыл детским мылом. Она швырнула в него куском мыла из окна. Но попала в детскую коляску, к счастью пустую. Но как жених кричал: «Смотрите на нее! Квартира семьдесят один. Она убийца. Могла убить. А еще моет голову французским шампунем. Спросите, где она его берет. Товарищи, не ходите под этим окном, там бешеная!»

Другая подруга выгнала своего жениха за то, что он громко смеялся. «Это даже не ржание – это надругательство, – говорила она и делала резюме. – Все они из одной бочки. Может, когда-то и годились на семена, но сейчас только в рассольник».

А еще была у нее подруга, но это давно, в школе, – Тамарка Лямкина. Та изводила силача Власика. Врежет ему ногой по заду и тут же прижмет его голову к своей, уже вспучившейся, груди.

– Власик, детка, я от любви. Я тебя люблю безумно. Хочешь, я тебя при всех поцелую.

– Кобыла! – визжал силач Власик. – Дура! – Он занимался тяжелой атлетикой.

А Тамарке хотелось, чтобы он ее стиснул. Действительно дура.

Лидия