Кандинский и я - Нина Николаевна Кандинская

Вилл Громан. Фото Х. Хеккель. Дрезден, 1947.

Жан Кассу в своем кабинете. Париж, 1954.

Эрнст Байелер. Базель, 1970.

Гуальтьери ди Сан Ладзаро. 1960-е.

Жанна Бюше. Фото Ман Рэя, 1937.

Галерея «Cahiers D’Art» и ее секретарь М. де Фонтбрюн. Париж, 1957.

Мастерская В. Кандинского. Нёйи-сюр-Сен, после 1944.

Дом в Нёйи-сюр-Сен, где жили Кандинские. 1938.

В. Кандинский в своей мастерской. Нёйи-сюр-Сен, около 1937. Фото Б. Липницки.

Нина Кандинская в своей квартире в Нёйи-сюр-Сен. На стене — картина «Воспоминание» (1924 г.). 1960.

Елена Халь-Фонтен. Мои встречи с Ниной Кандинской

Меня очень радует публикация книги Нины Кандинской в России. Dorogaja Нина от всей души поддерживала мои проекты, связанные с именем Кандинского, начиная с 1968 года и до самой своей смерти в 1980-м, что позволило мне довольно хорошо с ней познакомиться. С тех пор как она подарила мне экземпляр воспоминаний на немецком языке с автографом, прошло уже сорок лет. Думаю, в этой книге ценны не только ее живые и по большей части правдивые воспоминания, но и цитаты, найденные ее сотрудником, сдержанный и осторожный стиль которого заметно отличается от ее манеры повествования — непосредственной, темпераментной и иногда резкой.

Я полностью согласна с самооценкой Нины: художнику она была хорошей женой и соратником, она действительно понимала его и научилась у него разбираться в искусстве. Их связывала большая взаимная любовь. Кажется, что эта хорошенькая, как с картинки, devica специально дожидалась своего 24-летия (по тем временам довольно поздний возраст для брака), пока не появился тот самый суженый. Так и осталось загадкой, почему она всю жизнь тщательно скрывала свой настоящий возраст.

Своим знакомством с Ниной я обязана директору мюнхенского Музея Ленбаххаус Хансу Конраду Рётелю. После защиты диссертации по славистике и истории искусства я работала под его началом, занимаясь архивированием и переводом текстов Кандинского. Поскольку Рётель был тесно связан с Габриэлой Мюнтер, Нина ему не доверяла, и он решил отправить меня к ней в Швейцарию. Она жила в своей летней резиденции в Гштаде. Рётель надеялся, что две женщины, общаясь по-русски, быстрее найдут общий язык. Его расчет оказался верным. Нина сразу прониклась ко мне симпатией, очевидно чувствуя мое глубокое уважение к Кандинскому. А я рассталась со своим предвзятым мнением, которым была обязана ее заклятому врагу Лотару-Гюнтеру Буххайму и тем, кто считал ее заносчивой и упрямой. Правда, я всегда считала безвкусным ее желание иметь платья по рисункам Кандинского, а также огромный ковер по мотивам его произведений. Но это все мелочи в сравнении с ее самоотверженной преданностью искусству Кандинского.

А вот когда я познакомилась с Лотаром Гюнтером Буххаймом, он показался мне человеком несдержанным и вспыльчивым. Он даже опубликовал свои полные ненависти измышления о Нине{244}.

Что касается еще большей проблемы с давней подругой и ученицей Кандинского Габриэлой Мюнтер, которая была очень хорошей художницей (правда, после расставания с Кандинским она утратила вдохновение), то, изучив всю их обширную переписку, я полностью согласилась с мнением Нины, изложенным в ее книге. В 1961 году, незадолго до смерти Мюнтер, я, опять же по просьбе Рётеля, отправилась к ней с визитом. Мне запомнилась только ее любознательность: она попросила подробно рассказать о новом Музее Гуггенхайма, который ей так хотелось посетить. Сотни писем Кандинского — он писал ей каждый (!) день во время своих поездок в Россию — обнаруживают его большую любовь и новые грани его удивительной личности. В более редких ответных письмах Мюнтер любви меньше, зато мы видим постоянные упреки, непонимание, признаки депрессии и накапливающегося разочарования ввиду того, что Кандинский все время откладывал оформление их отношений. Многочисленные автопортреты и фотографии Мюнтер того времени подтверждают это впечатление от ее образа. В сущности, отношения, едва начавшись, уже подверглись испытанию из-за несовпадения темпераментов. Был ли Кандинский способен на большую любовь? Об этом говорят его письма. Могла ли Габриэла стать счастливее с другим мужчиной? В этом я сомневаюсь.

Те письма, в которых речь шла об искусстве, я включила в свою монографию «Kandinsky» (Brüssel, Stuttgart, London, New York, 1993). Еще часть писем, в том числе личных, опубликована в книге Гизелы Кляйне «Gabriele Munter und Kandinsky» (Frankfurt, 1990) — Однако будучи радикальной феминисткой, эта журналистка, к сожалению, представила Кандинского превратно, в искаженном свете, чтобы как-то приукрасить образ Мюнтер. На вопросы, почему эта важнейшая переписка до сих пор не опубликована полностью, представители Фонда Мюнтер дали ответ, изобличивший их самих: «Потому что эта публикация создала бы нелицеприятный образ Мюнтер». Да, но зато подтвердился бы позитивный образ Кандинского!

Я никогда не забуду нашей первой встречи с Ниной в 1968 году. Это был день моего 30-летия, о чем она, конечно, не могла знать. Моя мама родом из Западной России, а отец — из Прибалтики, и у меня нордическая внешность. Я выглядела максимум на 23 года, и, хотя уже была доцентом университета, меня постоянно принимали за студентку.

Итак, я возникла на пороге дома, и она, не успев поздороваться, воскликнула: «Вам 30 лет!» Вот это интуиция!.. Подобные внезапные прозрения случались у моей матери, которая часто предвидела будущее, и я отчасти унаследовала эти способности. Так что свидетельства Нины о ее «шестом чувстве» и «силе судьбы» тоже правдивы, примером чему могут служить эпизоды с Сигети и Миро[22]. Поэтому не стоит смеяться над ее верой в ясновидение. А вот ее утверждение о суеверности Кандинского можно поставить под сомнение, потому что такой разумный, наделенный особой интуицией человек вряд ли мог относиться всерьез к числу «13». В конце книги Нина признается, что Кандинский не верил гороскопам и даже отказался от приглашения Штайнера стать членом Антропософского общества.

Нина славилась своей отзывчивостью и готовностью к сотрудничеству. Всем исследователям она предоставляла для изучения документы и доступ к картинам и библиотеке Кандинского. Мы часто встречались с ней в галерее Карла Флинкера или в ее квартире в Нёйи, где однажды, когда мне пришлось задержаться на обед, она сама приготовила мне баранью вырезку, даже не позволив помочь ей. Она с готовностью согласилась на