Савва Мамонтов - Марк Исаевич Копшицер

И вот здесь-то пришло приглашение Мамонтова. Рахманинов воспрянул духом. О дирижерстве он давно мечтал. Это будет деятельность настоящая: и независимость, и возможность постичь новый вид исполнительской техники, и твердый заработок. То обстоятельство, что у него нет достаточных знаний для дирижерской работы, мало смущало Рахманинова. Впоследствии он сам признался в этом: «Я чувствовал, что способен дирижировать, хотя и имел весьма туманное представление о технике дирижирования. В своем юношеском представлении я считал это не важной деталью, так как до этого приглашения никогда не дирижировал».

Однако начало работы у Мамонтова оттягивалось. Рахманинов опять начал впадать в меланхолию.

Но на этот раз опасения Рахманинова оказались напрасными. К нему явились, как только положение театра определилось, и он приступил к новой для него работе.

Первое публичное выступление Сергея Васильевича Рахманинова состоялось 12 октября 1897 года. Он дирижировал оперой «Самсон и Далила».

Но Рахманинов все еще находился в подавленном состоянии и после второго спектакля писал: «В среду дирижировал во второй раз „С[амсоном] и Д[алилой]“. Прошло так же посредственно, как и в первый раз. Следующая опера „Рогнеда“. Газеты меня хвалят. Я мало верю! В театре со всеми лажу. Ругаюсь все-таки довольно сильно. С Мам[онтовым] хорош, так же как и он со мной».

Недовольство Рахманинова помимо его душевного состояния объяснялось еще и тем, что партию Далилы исполняла молодая дебютантка Мария Черненко, голос которой был далеко не безукоризненным.

Савву Ивановича Черненко привлекла наружностью, очень сценичной, и он считал, что ее можно будет воспитать неплохой актрисой. Художники разделяли его мнение. А что касается голоса, то, по свидетельству современников, он у Черненко был большим, но неровным. Значит, нужна была школа.

Рахманинов был прежде всего музыкант, и первые дни пребывания в опере радости ему не доставили. Он слышал одну только музыкальную часть, считал исполнение ее далекой от совершенства; задачу, которую ставил Мамонтов, видевший в опере вид искусства синтетического, Рахманинов еще не осознал.

Мамонтов был Рахманинову симпатичен, но до конца он еще этого человека не понял. Особенность характера Мамонтова – прислушиваться ко всем, принимать быстрые решения и так же быстро их изменять – была непонятна Рахманинову, она не вязалась с его самоуглубленностью и приверженностью одному богу – музыке. «Хуже всего то, – писал он, – что С. Мамонтов сам нерешителен и поддается всякому мнению. Например, я его так увлек постановкой „Манфреда“, что он тут же приказал его ставить. Не прошло и пяти минут, как его приятель, художник Коровин, не понимающий ничего в музыке, но, кстати, очень милый и хороший человек, как и С. И. Мамонтов, отговорил его. Положим, я попробую его еще склонить на это». Рахманинов уговаривал Мамонтова не возобновлять «Снегурочки», которая, по его словам, превосходно идет в Большом театре… Со своей точки зрения Рахманинов был, может быть, и прав, музыкальная часть в Большом театре была поставлена отменно, но ведь и только!

Мамонтов был уверен, что Рахманинов еще поймет главную задачу, которую должна решить и во многом уже решила Частная опера, – соединить, слить все виды искусства. Он понимал, что удрученное состояние, с каким Рахманинов появился в театре, не покидает его, старался втянуть его в театральную жизнь.

И этой своей цели Мамонтов со временем добился. Даже неотшлифованный голос Черненко не раздражал Рахманинова так, как вначале.

Собственно, заметный перелом произошел уже в конце года, когда поставлены были «Хованщина», «Садко», «Опричник».

Чтобы поставить эти оперы, как этого хотел Мамонтов, приходилось, как и в прошлом сезоне, приносить жертвы: ставить наспех малоинтересные оперы, вроде «Аскольдовой могилы», которой скрепя сердце дирижировал Рахманинов. И хотя опера ему не нравилась и он предсказывал ей даже коммерческий провал, но премьера, по свидетельству «Новостей дня», прошла с большим успехом и собрала массу публики. Было это 21 декабря.

А за срок, прошедший между этим спектаклем и дебютом Рахманинова, шли другие оперы.

17 октября дан был «Опричник», и в прессе прозвучали те слова, которых так добивался Мамонтов, – слова, свидетельствующие, что он понят наконец, поняты его стремления, понята цель, во имя которой он так упорно работал.

«Если в прошлом году, – писал рецензент „Новостей дня“, – задачи… антрепризы являлись еще смутными и неопределенными, то в нынешнем году они уже достаточно ясны. Мы смотрим на Частную оперу как на учреждение, стремящееся не только пополнить пробелы репертуара казенной сцены, но и оживить вообще наше зачерствелое оперное дело новым к нему отношением. Мы уже по многим признакам чувствуем, что в этом сезоне художественная сторона исполнения попала в руки опытного, думающего и чувствующего руководителя, умеющего вдохнуть новую струю в это далеко не установившееся дело. Мы чувствуем, что руководитель этот с особенной любовью относится к постановке опер отечественных композиторов, особенно сочувствуем ему именно в этом, так как ни в одной цивилизованной стране Европы отечественная музыка не находится в таком загоне, как у нас в России. А в опере наше народное творчество не уступает заграничному, и России принадлежит и будет принадлежать последнее слово. Слово это, поставленное в девиз русской школы Даргомыжского, есть художественная правда».

Наконец-то свершилось то, чего так долго ждал Савва Иванович!

И публика, послушно внимавшая голосу прессы, повалила в театр. «„Аншлаг“ – все билеты проданы – красовался вчера у кассы Русской Частной оперы на „Русалке“, – сообщала та же газета, – даровитому Шаляпину, исполнявшему партию Мельника, публика сделала бурную овацию».

В начале ноября во вновь отремонтированном театре Солодовникова состоялась премьера «Хованщины».

Впервые после долгих лет отлучения крамольная музыка Мусоргского, упорно изгоняемая с подмостков императорских сцен, зазвучала со всей присущей ей гениальной мощью.

Были режиссерские недоработки, которые через несколько спектаклей устранили, несколько изменив мизансцены, но главное достоинство обнаружилось сразу – это была художественная правда, чему много способствовали, кроме всего прочего, эскизы декораций такого замечательного знатока московской старины, как Аполлинарий Васнецов, и отличное исполнение этих декораций и костюмов Коровиным и Малютиным, блестящая игра Шаляпина, не говоря уже о его искусстве пения. С ролью Досифея – самой сложной в опере, самой динамичной – Шаляпин справился, как всегда, великолепно. Поразительным было в исполнении Шаляпина его перевоплощение в старого князя Мышецкого, который в фанатизме своем, во имя сохранения старой веры, бунтует против новшеств, вводимых сначала Голицыным, потом Петром, и сжигает себя и своих единомышленников в дальнем раскольничьем скиту, когда понимает, что дело его проиграно.

И опять все те же «Новости дня» с большой похвалой отозвались о постановке «Хованщины», которая, по словам газеты, «предполагает в исполнителях