Немцы после войны. Как Западной Германии удалось преодолеть нацизм - Николай Анатольевич Власов

монографии, посвященной политическим и общественным процессам в американской оккупационной зоне, утверждает: «Не только и, возможно, не столько благодаря американским или немецким заслугам оккупация в конечном счете оказала по большей части позитивный эффект; этому очень способствовали случайные комбинации факторов и значительная доля удачи»[161]. Немцам просто повезло, это уникальный и неповторимый случай — такое приходится иногда слышать и сегодня.

Рассуждая о случайном и закономерном, стоит иногда расширить кругозор и взглянуть на явление в глобальной перспективе. Ни жестокая диктатура, ни национализм сами по себе не были чем-то уникально немецким; через них в разное время прошли многие страны — хотя, разумеется, ни один режим не совершил преступлений таких масштабов, как гитлеровский. И каждой европейской диктатуре рано или поздно приходил конец. Одни погибали под ударами извне (Италия), другие — в результате революции (Португалия), третьи просто «сгнивали», утрачивая привлекательность даже в глазах собственной политической элиты (Испания). В качестве примера можно взять Францию, где революция конца XVIII в. закончилась воцарением Наполеона, правление которого обошлось французам очень дорого: более миллиона погибших в бесконечных войнах, разорение и иностранная оккупация. Тем не менее почти мгновенно после свержения Бонапарта во французском обществе поднялась волна ресентимента, и в 1848 г. на свободных выборах французы отдали свои голоса Луи Бонапарту, племяннику Наполеона I, вскоре провозгласившему себя императором под именем Наполеона III. Второе издание Французской империи просуществовало два десятка лет и рухнуло в результате поражения в войне, в которую Наполеон III и его помощники безответственно ввергли страну. Это не уничтожило монархическую идею, и Французскую республику первых лет ее существования метко называли «республикой без республиканцев». Но шли годы, и французы стали убежденными сторонниками республики. Определенные параллели с Германией напрашиваются здесь сами собой.

Другой вопрос, что исторические закономерности не работают с точностью часового механизма. Изменения могут идти с разной скоростью и издержками. В этом плане западным немцам, действительно, в немалой степени повезло. Начавшаяся холодная война заставила победителей пересмотреть приоритеты и увидеть в побежденных не бывших врагов, а будущих союзников, вступить в борьбу за их лояльность. А благоприятная экономическая конъюнктура 1950-х гг. стала одним из главных факторов «экономического чуда». Однако сводить быстрый по историческим меркам успех западногерманского проекта к простому везению не стоит. Свою роль сыграло множество самых разных факторов: и тотальный характер поражения гитлеровского режима, и наличие в обществе значительных сил, способных составить политическую элиту демократического государства и выступить в роли авангарда перемен, и продуманная политика кнута и пряника по отношению к бывшим нацистам, составлявшим весьма существенную часть населения ФРГ, и не менее продуманная экономическая политика Эрхарда.

Со временем история послевоенной Западной Германии стала считаться моделью успеха — моделью, которую впоследствии пытались использовать для решения сходных задач в других регионах планеты. Один из самых ярких примеров — попытка «дебаасификации» Ирака американцами после 2003 г. Как хорошо известно, результат и в Ираке, и в Афганистане оказался, мягко говоря, не соответствующим ожиданиям, что, кстати, хорошо показывает невозможность «взять и перевоспитать» общество внешними силами без согласия и участия самого общества. Это привело к тому, что многие бросились в другую крайность: теперь западногерманский опыт сплошь и рядом стали объявлять совершенно уникальным и принципиально невоспроизводимым.

Но здесь обязательно нужно помнить о том, что уникальным и неповторимым является, строго говоря, любое историческое событие, любой процесс. История никогда не повторяется в точности, однако это не значит, что знание о прошлом бесполезно. Не одинаковые, но похожие своими отдельными элементами ситуации, проблемы, задачи встречаются в истории сплошь и рядом, и знание прошлого всегда помогает лучше справляться с актуальными вызовами. Нужно только четко понимать, какие именно элементы действительно очень похожи, а где имеются принципиальные различия. И помнить, что исторический опыт — это не точная инструкция для решения любых проблем; скорее его можно сравнить с подсказками, которые могут помочь найти верный путь — если, конечно, хорошенько над ними подумать.

Безусловно, настоящая история строительства западногерманского государства сильно отличается от распространенной по сей день идеализированной — правильнее сказать, лубочной — картинки, на которой всё осознавшие и покаявшиеся немцы создают безупречную демократию в сияющих белизной одеждах. Реальность была куда более сложной и во многом неприглядной. И это естественным образом ставит вопрос: можно ли было пойти другим путем, сделать послевоенное переустройство более справедливым? Примерно наказать всех без исключения нацистских преступников и не допускать их ни к каким значимым постам; сформировать политическую элиту, в которую вошли бы только активные противники нацизма; полностью очистить все значимые сферы общества от людей с коричневым прошлым?

На этот вопрос ответить сложно. Не потому, что история якобы не знает сослагательного наклонения — знает, и очень хорошо. Но нельзя забывать, что исторические процессы сложны и многогранны, на них влияет огромное количество самых разных факторов. Общество — это не затейливый часовой механизм, который можно точно настроить, имея в избытке свободное время и хороший инструмент. Общество — это сложная живая система, где любое вмешательство может привести к неожиданному, иногда нежеланному эффекту. Лучше всего это сформулировал Бисмарк, однажды написавший: «Ты можешь быть столь же умен, как все мудрецы этого мира, и все же каждый шаг делаешь в неизвестность, словно ребенок»[162].

Глядя из будущего, нам очень просто теоретически рассуждать о том, где и как Аденауэр мог поступить иначе. Но не следует забывать, что у представителей оккупационных держав и новой западногерманской политической элиты не было возможности проводить долгие лабораторные эксперименты. Им приходилось действовать наугад, понимая цель, но не зная заранее результата своих шагов, идти на многочисленные компромиссы; их возможность контролировать происходившие в обществе процессы была весьма ограниченной. Они, как уже говорилось выше, стремились не допустить худшего варианта развития событий — очередного витка германского «особого пути» — и успешно достигли этой цели.

И еще один важный момент. Можно легко представлять себе во главе западногерманского государства других людей с другими идеями. Однако мы не можем представить себе другое западногерманское общество. Язвительный Брехт однажды заметил: если народ не оправдывает доверия правительства, то правительству остается только распустить этот народ и выбрать себе новый. Очевидно, что это невозможно и что у правящей элиты есть только один выбор: иметь дело с тем обществом, которое есть, или сидеть у разбитого корыта, жалуясь на то, что таким хорошим политикам в очередной раз не повезло с плохим народом. Именно поэтому, кто бы ни оказался у руля, ему в конечном счете пришлось бы принимать те же прагматичные решения, чтобы добиться успеха. Решения, может, не самые