Русский иностранец Владимир Даль - Евгений Николаевич Никитин

Муравьёв умел и уважать. Даля, который был тогда управляющим Нижегородской удельной конторой, Муравьёв принимал не как министр подчиненного, а как какого-нибудь президента академии».

И брат министра, конечно, не был ангелом. Губернатор, случалось, бывал несправедлив с подчиненными, к тому же потакал любимцам, потворствовал родственникам и, в особенности, родственницам, которые имели большое влияние на его дела, во всё вмешивались.

А В. И. Даль? Было ли безупречным его поведение? Нет. С ним было очень нелегко. Вот пример. Губернатор представил его к награде. А он пишет в Петербург:

«Во-первых, мне кажется, что это не идет и будет некстати. Во-вторых, ордена и чина мне дать невозможно; их надавали мне и так не в меру. В-третьих, и то и другое мне всегда было в тягость, а не в радость; особенно охотно сложил бы я с себя последний чин и звезду, которая пристала мне, как… пословица вам известна. Остается денежная награда, но денег мы и так получаем много, и надо в этом отношении совесть знать; к тому же у вас нет на это казны, а из чужого кармана, кажется, просить наград нельзя. Наконец, в доказательство искренности моей, выскажу и лишнюю правду: вы представляете к наградам за отличие в числе прочих таких людей, что я бы считал первым для себя отличием не быть отличаему с ними вместе, чтобы сторонние не сочли меня за такого же негодяя…»

Конечно, губернатор узнал об этом послании. Каково ему было? К тому же В. И. Даль постоянно требовал от А. Н. Муравьёва справедливости, а тот считал, что всегда поступает по совести. Но всё же губернатор отправляется мириться с «выжившим из ума», по мнению многих, управляющим удельной конторой. А тот заявляет:

«Мы не малые ребята, не поссорились за пряничек, и объятия ни к чему не поведут; подписываю мировую сейчас же на одном только условии: не кривите делом в угоду любимцам, а судите отныне право, не давайте удельных крестьян в обиду и на произвол полиции».

Ну, что с таким поделаешь?

Первый биограф В. И. Даля, П. И. Мельников-Печерский, его уход со службы объяснил просто: А. Н. Муравьёв

«сначала жил с Далем душа в душу… Но впоследствии между этими друзьями, вследствие наветов и бабьих сплетен, пробежала черная кошка… Даль забыл, что не всякий министр есть Перовский, написал к его преемнику такое же откровенное письмо», но «получил от него замечание… и попал в отставку».

Получается: всему виной «бабьи сплетни».

На наш взгляд, главная причина – время. Оно очень нервное. Нервозность вызвана неопределенностью. Все понимают: предстоит грандиозная перемена – отмена крепостного права. Подготовительные работы идут вовсю. Но никто не знает, что получится в итоге. Поэтому все нервничают. И В. И. Даль тоже. 6 июня 1859 года он пишет А. Н. Муравьёву дерзкое письмо:

«Светское приличие требовало бы явиться к Вашему Превосходительству перед отъездом, но я не сделал этого во избежание объяснений, слишком тягостных и бесплодных.

Много времени тому назад я говорил Вам, что, противуборствуя неправде без всякой самонадеянности, не могу выйти из этой отчаянной борьбы победителем, но что обязан свято исполнять долг свой, а за последствия отвечает Провидение.

Дело сталось! Я побежден в конце и изгнан – но не завидую славе победителя. Не верьте льстецам, которые будут оправдывать перед Вами дело это – и не верьте словам своим, если станете, в свое утешенье, ободрять таких людей: это будут одни слова, одни звуки, а за самое дело неминуемо будет корить совесть.

Не верьте и тому, будто Вы изгоняете меня за грубость мою: это один предлог. Всякая правда груба: это не прямой луч, а кривая рогатина, которой друг не боится, а боится недруг.

Притом здесь следствие берется за причину: дело не началось грубостью, а кончилось ею.

Чиновники Ваши и полиция делают, что хотят, любимцы и опричники не судимы. Произвол и беззаконие господствуют нагло, гласно. Ни одно следствие не производится без посторонних видов, и всегда его гнут на сторону неправды. В таких руках закон – дышло: куда хочешь, туда и воротишь…

Слабость, даже прямое потворство, по просьбам, искательствам, проискам, поддерживают и укрепляют такой порядок, безразличное смешение служебных дел с личными и частными, рвение их домашней расправой, по влиянию и воле ходатайств, всё это навлекает на себя общий неумолимый ропот.

Вот почему прямым, честным и добросовестным людям служить нельзя. Их скоро не будет при Вас ни одного. Вы спокойно допускаете очернение таких людей, как, например, ***, но это покой мнимый, внешний; пробуждение совести будет томительно. Не верьте, чтобы кто-нибудь за глаза прославлял Вас за такие подвиги: самые негодные люди, радуясь этому, не менее того понимают, что добросовестность и справедливость идут в ссылку, а самочинность и беззаконие торжествуют.

Но судить нас будут не родные братья наши, в каких бы ни были они высоких званиях, а рассудит нас народ, который правду слышит чутьем, и Господь, попускающий гонения ради очистки нашей в горниле искуса…

Если бы Вы могли постигнуть, какое святое чувство Вы разорили во мне и попрали ногами – Вы бы призадумались и пожалели».

После такого послания отставка стала неизбежной. Несколько месяцев потребовалось на сдачу дел. Уход со службы – «уволен, согласно прошению, за болезнию, с мундирным полукафтаном» – произошел осенью.

В Нижнем Новгороде Даль довел словарь до буквы П

24 мая 1856 года Владимир Иванович написал одному из своих знакомых:

«Словарь не дает мне браться ни за какую иную работу, всё свободное время ему… Оканчиваю букву Б; по расчету надо бы поработать годов тридцать. Кому завещать начатое и все запасы? Хотелось бы поселиться в Москве и там работать».

Наконец, желание нашего героя исполнилось. 26 октября 1859 года семейство Далей покинуло свое нижегородское пристанище – дом на углу Большой Печерской и Мартыновской улиц – и двинулось в Москву.

Мемориальная доска с горельефом работы нижегородского скульптора В. Пурихова на здании бывшей Нижегородской удельной конторы

Глава 9

Москва

Приезд

Утром 28 октября 1859 года Дали въехали на Рогожскую заставу, обогнули Садовое кольцо и у Кудринской площади свернули в сторону Большой Грузинской улицы. Здесь в доме, который помог приобрести