Русский иностранец Владимир Даль - Евгений Николаевич Никитин

суеверные, кощунные, лжемудрые, изуверные, вздорные – но я их не сочинял; моя задача была: собрать в возможной полноте всё то, что есть, и каково оно есть, как запас, для дальнейшей разработки и для каких кому угодно выводов и заключений. <…>

Укор самый обычный, и притом самый легкий, бывает тот, что-де пословица эта неверно записана, она говорится не так, а этак. <…> Где только я мог верно добраться до коренного оборота и указать на искажения, там я это делал, хотя в самых кратких заметках».

Сборник «Пословицы русского народа» отличается от книг предшественников В. И. Даля – Д. М. Княжевича, И. П. Сахарова, И. М. Снегирёва – не только количеством собранного материала, но, что очень важно, и тем, как он подан. Ранее пословицы, как правило, располагались в алфавитном порядке. Книга Д. М. Княжевича так и называется – «Полное собрание русских пословиц и поговорок, расположенное по азбучному порядку» (СПб., 1822).

В. И. Даль понимал, что вызовет большое количество критических высказываний в свой адрес, располагая материал не в азбучном, а в «предметном» порядке, и всё же взял за основу порядок «предметный». Он отчетливо видел все сложности поставленной перед собой задачи. В «Напутном» читаем:

«Деление пословиц на древние и новые, на общие и частные, общие же и местные, на исторические, политические, юридические и пр. применимо только к небольшому числу, на выбор, да и может быть толково только при особой цели разработки. Но и тут не обережешься натяжки; все народные пословицы сложились в быту житейском, и применение их крайне разнообразно. Делить на разряды можно их по смыслу иносказания».

Затем В. И. Даль убежденно заявляет:

«Расположение пословиц по смыслу их, по значению внутреннему, переносному, как притч, кажется, самое верное и толковое». Но выполнить данную задачу непросто. Собиратель пишет: «В какой мере задача эта вообще исполнима, можно ли сделать это сразу, и насколько подсудимый вам собиратель в этом успел – другой вопрос; мы говорим только о правиле, о начале, на каком разумно можно основаться. Не сомневаюсь, что это лучший из всех порядков, в каком бы можно было представить все народные изречения для обзора, сравнения, оценки и уразумения их, и для общего из них вывода».

В «Напутном» объяснил В. И. Даль и то, чем плох алфавитный порядок расположения материала:

«Обычно сборники… издаются в азбучном порядке, по начальной букве пословицы. Это способ самый отчаянный, придуманный потому, что не за что более ухватиться. Изречения нанизываются без всякого смысла и связи, по одной случайной, и притом нередко изменчивой, внешности. Читать такой книги нельзя: ум наш дробится и утомляется на первой странице пестротой и бессвязностью каждой строки; приискать, что понадобилось, нельзя; видеть, что говорит народ о той либо другой стороне житейского быта, нельзя; сделать какой-нибудь свод и вывод, общее заключение о духовной и нравственной особенности народа, о житейских отношениях его, высказавшихся в пословицах и поговорках, нельзя; относящиеся к одному и тому же делу, однородные, неразлучные по смыслу пословицы разнесены далеко врознь, а самые разнородные поставлены сподряд; остается самому читателю сделать то, что мог бы подготовить издатель: подобрать однородные пословицы; но для этого надо прочитать всю книгу и, наделав свои заметки, выписать сотни, а может быть, и тысячи строк. <…> Словом, азбучный сборник может служить разве для одной только забавы: чтобы, заглянув в него, поискать, есть ли в нем пословица, которая мне взбрела на ум, или она пропущена».

Мы говорили ранее о статьях В. И. Даля, в которых он указывал на вредность неправильного обучения грамоте простого народа, на необходимость сначала его должным образом просветить. И в «Напутном» наш герой продолжил этот разговор:

«Как достояние общенародное, как всемирный гражданин, просвещение и образованность проходят путь свой на глаз, с уровнем в руках, срывая кочки и бугры, заравнивая ямки и выбоины, и приводят всё под одно полотно. У нас же, более чем где-нибудь, просвещение – такое, какое есть, – сделалось гонителем всего родного и народного. Как, в недавнее время еще, первым признаком притязания на просвещение было бритие бороды, так вообще избегалась и прямая русская речь, и всё, что к ней относится. Со времен Ломоносова, с первой растяжки и натяжки языка нашего по римской и германской колодке, продолжают труд этот с насилием, и всё более удаляются от истинного духа языка. Только в самое последнее время стали догадываться, что нас леший обошел, что мы кружим и плутаем, сбившись с пути, и зайдем неведомо куда».

В последнем предложении В. И. Даль намекает на деятельность возобновленного в 1858 году после длительного перерыва Общества любителей российской словесности при Московском университете, где главенствующую роль играли славянофилы. Действительным членом этого общества в 1859 году стал наш герой. С этим обществом связано издание «Толкового словаря живого великорусского языка».

«Толковый словарь живого великорусского языка»

Общество любителей российской словесности при Московском университете возникло в 1811 году. Просуществовав до 1836 года, оно прекратило свою деятельность.

Возродилось общество лишь через двадцать с лишним лет. Его первым председателем после возобновления работы – 27 мая 1858 года – был избран А. С. Хомяков. После этого за год деятельности общество приняло в свои ряды 32 писателя. За столь непродолжительный период вместе с В. И. Далем действительными членами Общества любителей российской словесности при Московском университете стали (назовем лишь несколько имен): М. Е. Салтыков-Щедрин, А. К. Толстой, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, А. А. Фет.

Через некоторое время общество стало проводить не только закрытые, но и публичные заседания. На первом из них, 26 марта 1859 года, А. С. Хомяков произнес речь. Он сказал:

«Много прошло времени с тех пор, как Общество любителей российской словесности в последний раз приглашало слушателей к открытому заседанию; но деятельность Общества и внимание жителей Москвы к его действиям ослабли гораздо прежде. Было время, когда наше Общество вносило живые и плодотворные стихии в московскую жизнь, – и Москва следила за ним с теплым участием и вниманием. Тому уже более 30 лет: десять лет возраставшего ослабления в деятельности и с лишком 20 лет как будто бы полного усыпления.

Тридцать лет! Немалый срок времени в жизни человеческой! Целое поколение в историческом летосчислении. <…> Чему же приписать более чем тридцатилетнее бездействие или полное молчание