Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

могла точно и быстро извлекать их из активной зоны реактора и мгновенно ставить обратно новые в условиях идущей цепной реакции и при крайне высоком уровне радиации. Это же ОКБ разрабатывало оборудование и для диффузионных машин.

А.С. Елян.

Портал «История Росатома».

http: //www.biblioatom.ru

В этой и подобных палатках отрабатывались в первые послевоенные годы научные задачи Атомного проекта.

Архив НИЦ «Курчатовский институт»

С этими людьми работать Александрову сам бог велел. И Курчатов.

Он с ними и работал на площадках комбинатов в Челябинске-40 (Озёрск), Томске-7 (Северск), Красноярке-26 (Железногорск). В 1950 году запустили головной промышленный реактор АВ-1, в 1951-м – АВ-2 (они же ОК-110). Затем АД (ОК-120). И так далее: ОК-135, ОК-140, ОК-204, ОК-205, ОК-206.

Эти же реакторы послужили моделями для отработки элементов для котлов следующих поколений. Так, на АВ-3 по указанию Анатолия Петровича была смонтирована сборка из четырёх каналов на алюминиевых сплавах, которая служила затем на установках серии АДЭ в Томске-7 и Красноярске-26, на опытовом реакторе АИ испытывали сборку для РБМК-1000 и РБМК-1500.

Но вот Доллежаля Елян стойко не любил, обзывал его заглазно «Дирижаблем». И Анатолию Петровичу нередко приходилось проявлять дипломатию, чтобы вылавировать между этими двумя выдающимися конструкторами.

Потом проблема сгладилась – когда Еляна перевели ковать противовоздушный щит Родины, а главным конструктором в Горьком стал Игорь Иванович Африкантов. Но теперь уж никто не снимал другую проблему – представлять решения руководству. Что ж, такова и доля научного руководителя – придумать, рассчитать и затем обосновать проект перед начальством.

В этом смысле Анатолий Петрович Александров свой авторитет перед начальством достаточно быстро поднял тем, что его реакторы действительно давали ту мощность, которая была заложена в научной модели.

Вот, к примеру, тот самый «следующий реактор», по поводу которого произошла размолвка с Доллежалем, был заявлен Александровым как способный выдать 300 тысяч кВт. И он знал, о чём говорил: сам руководил инженерной частью работ, которые велись в конструкторском бюро Африкантова в Горьком.

Но на заседании научного совета, которым руководил Курчатов в присутствии Ванникова, Первухина и других первых лиц, ему не слишком поверили. Скачок сразу в три раза смутил даже этих людей. Они вообще предлагали не задирать планку выше 200 тысяч кВт. И понятно: решение совета утверждал далее сам Берия, а после его визы невыполнение заложенных в документе параметров уже не предполагалось.

Как выразился позднее в своих воспоминаниях уже в ранге министра среднего машиностроения Ефим Славский, «часто спрашивают, не терроризировал ли нас Берия. Должен сказать, что он нам не мешал. Он не разбирался в научных и инженерных проблемах, поэтому к мнению специалистов всегда прислушивался. Отношение к атомщикам было благожелательным, и мы находились в привилегированном положении. Но бывали моменты, когда становилось страшно». [304, с. 58]

Александров защищал свои выкладки, как только мог, а потому сошлись на компромиссе – 250 тысяч кВт. Это всё равно означало как минимум крайне внимательный взгляд Лаврентия Павловича из-под пенсне, но хотя бы обеспечивало некий успокаивающий души резерв.

Что же в итоге? В итоге реактор выдавал не только обещанные 300 кВт, но вышел даже и на 400 кВт. С соответствующей выдачей столь необходимого плутония: 100 тысяч кВт тепловой мощности фактически равнялось получению около 40 килограммов этого вещества в год. А одна бомба мощности хиросимской «стоила» 6 килограммов.

И ещё одно: реактор – при гарантии на 3 года – работал десятилетиями, хотя тогда этого, конечно, ещё никто не мог знать.

Почему так долго? Да потому, что лично Анатолий Александров ещё при разработке проекта закладывал в него возможности дальнейшего повышения мощности, а также и механизмы совершенствования систем. Апдейта, как сказали бы сегодня специалисты по компьютерам. Не случайно эти реакторы пошли фактически в серию.

Но каким бы ни было отношение к предложениям Александрова поначалу, после этого случая Игорь Курчатов полностью передал ему вопросы реакторостроения. Так сказать, делегировал, хотя и сам АП удивлялся, отчего у Бороды не возникло естественного – а для многих учёных и священного – желания оставить за собою эту область. Можно ведь продолжать оставаться научным руководителем, сбросив на деле всю основную работу на исполнительного зама. А Анатолий Александров явно таковым и был, отнюдь не стремясь тогда играть первые роли.

Но таков уж был Курчатов…

Глава 5

В буднях великих строек

Уже в новом качестве «голоса» Курчатова в реакторном секторе Александров впервые и поехал на комбинат № 817. В те самые воздушные места.

Вот тут и проявила себя во всей красе оборотная сторона доли научного руководителя. Ведь в конце концов самое изящное научное решение упирается в эксплуатанта. То есть в того, кто будет управлять созданной тобою конструкцией. Поэтому для окончательного закрепления, так сказать, технологической схемы объекта необходимо было выслушать мнения, замечания и пожелания тех, кто уже имел здесь опыт работы на первом реакторе. С учётом и их естественного консерватизма: работает же, и на черта нам тут ещё какие-то новшества!

Характерный пример. На первом реакторе стояли ртутные расходомеры, по 200 кубиков ртути в каждом. А этих каждых – не меньше тысячи: на каждом канале. Что такое ртуть в эксплуатации, а особенно разлившаяся в аварийном случае, сегодня объяснять никому не надо. А тогда идея оснащения реактора нертутными расходомерами, разработанными под эгидой Александрова, вызвала у заводчан нешуточную обструкцию. Спорили, даже ругались, доходило и до доносов – нормальная в те годы практика разрешения производственных споров.

Но кроме таких в известном смысле «гносеологических» проблем, повседневная эксплуатация промышленного котла выявила и ряд практических, причём жизненной важности, проблем.

Одна из них называлась «козлами». И первый «козёл» случился прямо на следующий день после запуска реактора в эксплуатацию 19 июня 1948 года.

Выглядело это «животное» очень неприятно. Дело в том, что тогдашний атомный котёл в упрощённом виде представлял собою бочку (со стенками из очень качественной и стойкой стали), заполненную графитом как кирпичом. В графитовой кладке просверлены отверстия, в которые вставляются урановые стержни из поставленных друг на друга цилиндров размером 100 × 35 мм. Это и есть урановые блочки. Затем через эти отверстия пропускается вода, которая охлаждает блочки, а заодно и снимает излишнюю реактивность, так как хорошо поглощает нейтроны.

И вот вдруг обнаружилось, что то в одном, то в другом месте вода через канал перестаёт идти. После чего уран закономерно расплавляется, образуя карбиды с графитом. И всё это начинает гореть. А реактор идёт на останов. Потому что оставить «козёл» так, пока другие каналы работают, нельзя: графитовая