Семь эпох Анатолия Александрова - Александр Анатольевич Цыганов

Первая советская атомная бомба РДС-l. Макет. Музей РФЯЦ-ВНИИЭФ (Арзамас-16). Фото автора

Протокол Спецкомитета о подготовке к испытаниям на полигоне № 2.

Архив НИЦ «Курчатовский институт»

По схеме, радиоактивная после прохождения через котёл вода выливалась в долину, отделённую от озера плотиной. После суточного отстоя воду выпускали в промышленный водоём В-9, оно же озеро Карачай. Считалось, во-первых, что вода за сутки достаточно снижает свою радиоактивность и, во-вторых, что озеро Карачай – бессточное.

Но кто гарантировал его бессточность? Что, озеро столбом в небо уходит, раз тысячелетиями дождями прибавляется, но из берегов не выходит? Ах, нет? Значит, всё же через грунт вода просачивается, в подземные горизонты уходит. И куда придёт оттуда, где радиация подрастёт?

А ясно куда. Вон она, речка Теча. Может, и мало туда попадает радиации, а всё равно фон в ней – повышенный в разы. А ниже по течению люди живут, деревни стоят, дети купаются, рыбку народ удит. Да и в Челябинске-40 наблюдалось возрастание облучения производственного персонала и населения. Не дело.

А ведь Анатолий Петрович председатель комиссии и по этим вопросам…

Ещё одно ему тут не нравилось. Отношения между людьми.

Нет, он, на своей шкуре переживший Гражданскую войну с её кровавыми сменами власти в Киеве, сам полежавший под пулями и пострелявший в людей, что лавою скачут на тебя в зверином упоении изрубить, давно никаких иллюзий не питал относительно человеческой природы. Но позже он оказался в среде людей ищущих, алкавших знаний, увлечённых чем-то более высоким, нежели погоня за куском хлеба или за опустошающим счастьем распластать шашкою врага. Хотя и погоня эта тоже была, но – она была фоном, а не содержанием жизни. Голод не тётка, а постоянно сосущая внутренности тоскливая, как застарелая зубная боль, голодуха всегда заставляет беспрекословно подчиняться себе. Закон природы: брюхо вчерашнего добра не помнит. А ведь есть ещё семьи, дети!

Тяжело даже вспомнить, как в Казани сын Петька, едва научившись ползать, исследовал на четвереньках весь двор в поисках чего-нибудь, что утоляло свирепо, видать, мучившее его чувство голода. Извёстку на стенах лизал сынишка, окурки жевал, как только не успевали проследить за ним. И рад бы подкормить, насытить, обеспечить – но где взять? Всеобщая вокруг голодуха…

Но! Но вот именно эта увлечённость знанием, поиском его и помогала прекословить этой проклятой голодухе! Тогда, в школе, после Гражданской это было очень видно по детям: для одних учёба – докука, они именно желудком своим озабочены, а другие, наоборот, из этого желудочного ярма вырваться хотят, выйти к чему-то более важному, широкому, светлому. К свету горнему, если угодно, коим и стали знания за скончанием религии…

И вот Анатолию… повезло? Да нет, он сам этот путь выбрал, его самого тянуло туда, за горизонт… Наверное, лучше сказать будет – удалось. Хотя… и повезло тоже. С тем же Иоффе, Курчатовым. Да ладно, сначала повезло с Володей Тучкевичем, с Дмитрием Наследовым, с профессором Роше, что позвали к себе в Рентгеновский институт. Да со многими повезло, что там! Но главное, что благодаря этим людям Анатолий как-то и сам прожил в той среде, где не под ногами у себя копаются, травку повкуснее отыскивая и других отталкивая, а на цыпочки встают, чтобы за горизонт заглянуть. И это было счастье – вот так вот жить, питаясь новым знанием, хоть желудок там и долбился изнутри кулаками, требуя своего.

Оттого тут, на Базе-10, подчас было несколько… некомфортно, что ли. Много людей здесь, кои зубами друг к другу обращены. Есть, конечно, сотрудничество, без него тут вообще ничего не сделалось бы, но одновременно много злости, грубости, подсиживаний и подстав. Да ещё режимщики, гэбешники свою лепту вносят. Запереть от реакторщиков лекции по реактору ради соблюдения секретности – это как понять?

Или вот Ефим Славский рассказывал про парня, которого посадили за то, что во исполнение начальственного поручения определить комплектность поставки аппаратов и оборудования для объекта Точёного – то есть для завода «Б» – взял да переписал в записную книжку номера аппаратов, отметив те из них, что уже помещены на склад. А уполномоченный КГБ на заводе капитан Бредихин эту книжку изъял, приписал парню нарушение режима секретности, едва ли не шпионаж, и арестовал его.

Хорошо, что комиссия под председательством главного инженера завода Бориса Громова, не смея вступиться за парня прямо, всё же «замотала» шпионаж, сведя дело к нарушению режима. Но тут уж ничего было не поделать – список оборудования был действительно совсекретным. Так что парня всё же осудили, и лишь Славский сумел его вытащить, собрав вторую комиссию – уже комбинатскую, – которая пересмотрела степень секретности того, что было в той записной книжке. Но полтора года исполнительный и старательный человек на зоне успел провести…

А другого спас вообще сам Берия. Лично! По линии режима проверяли всех чуть ли не до седьмого колена. И по одному специалисту – а маршал как раз на комбинат приехал с контролем – доложили, что, мол, есть к нему претензии. На вопрос какие, последовал ответ: он, мол, в 1941 году недовольство высказывал отступлением наших войск до Москвы. Лаврентий Павлович лишь хищно линзами пенсне сверкнул: «А ты что, доволен был?»

И сняли претензии к человеку…

Тут, конечно, надо признать, атмосферу весьма накаляет главный режимщик на комбинате – генерал-лейтенант МВД Ткаченко. Классический такой энкавэдэшник времён Ежова – всегда нервно сующий нос повсюду в поисках заговоров и врагов, шельмующий и вербующий, ничем не брезгующий ради того, чтобы показать свою полезность в докладах Берии. Притом что себя он называл личным его представителем (а иногда, особенно когда своей любимой «зубровки» переберёт, – и самого Сталина) и подмял под себя все режимные органы, прокуратуру и также уполномоченного от МГБ. Крови попортил всем, кому можно. Шпиономания не просто процветает – она колосится! Чего стоит только его запрет на демонстрации в дни революционных праздников – дескать, по их численности можно определить количество работников комбината. И что? Ну, определили бы, а дальше-то что?

Он ещё и свои собственные расследования проводил, требовал докладов от сменного персонала о действиях каждого, об отклонениях и неполадках в работе оборудования, не говоря уже об авариях. В общем, не первый отдел, а НКВД Ежова в местном масштабе. С посадками, как же без них. А сколько грязи он вылил на Музрукова и Славского, обвиняя их в сокрытии аварий и