Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

Шекспир со временем стал ему интереснее пролетариата, Сверчевский ещё раз подстраховался, причём в его тексте хорошо слышна интонация судьи, приближающегося в чтении приговора к обвинительной части: «Итак, от подлинно революционной деятельности, от участия в подготовке революционного восстания – к культурничеству, к изучению Шекспира – вот эволюция Вановского после подавления революции 1905 года». Затем страница за страницей дипломат продолжал записывать это неформальное, но безусловно становящееся все более обвинительным заключение по делу об «идеологической эволюции бывшего большевика Вановского от участия в вооружённом восстании в 1905 году – к изучению Шекспира, от изучения Шекспира – к участию в империалистической войне во имя защиты культуры царской России».

Не лишенный литературного дара, Сверчевский даже принялся дискутировать сам с собой прямо в аналитической записке, задавая себе и кому-то, кто должен был прочитать эту записку, вопросы: «Что же собой представляет в настоящее время Вановский? <…> Каково отношение Вановского к Советской власти и каковы его намерения по возвращении в СССР? <…> Каковы причины, побудившие Вановского в 1926 году возбудить ходатайство о возвращении в СССР? <…> Представляет ли в настоящее время ту или иную опасность для СССР возвращение Вановского?»

Ответы на первые вопросы Сверчевскому не удалось сформулировать точно – он запутался в туманных революционно-мистических взглядах своего визави, но очевидно, что Александр Алексеевич для него, как минимум, представлялся субъектом до крайности подозрительным. А то и попросту – врагом. Потому и ответ на последний вопрос – об умозрительной опасности возвращения Вановского на родину – оказался вполне предсказуемым:

«На этот вопрос надо ответить утвердительно, и вот почему. Мистические поправки к учению Маркса и Ленина, несомненно, могут прийтись по вкусу и найти себе аудиторию. <…>

Особенно это явление возможно в период тех или иных затруднений, перед которыми может оказаться в тот или иной момент наша партия и Советская власть, когда учение об иррациональных величинах и некий Высший промысел, смыкающий пути революции в некий заколдованный круг, могут иметь тот или иной успех и создавать в той или иной степени затруднение для ликвидации возникающих перед партией препятствий.

Выводы: Не входя в рассмотрение морального элемента в этом вопросе (возможно ли оставление за границей в материальной нужде пусть и бывшего большевика, пусть и заражённого мистицизмом), подходя к данному вопросу лишь с точки зрения голой целесообразности, нужно признать, что возвращение Вановского в СССР, по крайней мере в настоящий момент, вряд ли желательно».

Предусмотрительный Сверчевский на всякий случай вынес заключение и о возможности использования Вановского в Японии для нужд советской разведки. С этой точки зрения была зафиксирована полная бесполезность эмигранта:

«1. Японии он совершенно не знает, а потому в этом вопросе полезен быть не может. 2. От своей специальности (окончил Третий московский кадетский корпус, Московское бывшее Императорское техническое училище, Петроградские радиотелеграфные офицерские курсы) Вановский открещивается. <…> Единственное, чем Вановский выражает определённое желание заниматься, это литературная деятельность, главным образом в области исследования творчества Шекспира, в каковой области, по заявлению Вановского, у него имеется много неизданных оригинальных материалов».

Сверчевскому основатель РСДРП не понравился и не показался полезным. Возможно, в том числе и потому, что Александр Алексеевич в анкете указал: «В настоящее время нахожусь в больнице доктора Сано уже семь месяцев, лечусь от неврастении. Адрес: Токио, Суругадай, Больница доктора Сано для нервных болезней».

На генконсула Советского Союза Константина Лигского[5], который сам был когда-то подпольщиком и жил в эмиграции, история Вановского и его бедственная ситуация со здоровьем произвели совершенно иное впечатление. При чтении данного им заключения временами складывается впечатление, что генконсул беседовал с другим человеком – не с тем, что приходил к Сверчевскому. Появляется оно из-за того, что Лигский явно сочувствовал кандидату, а Сверчевский столь же явно – нет:

«Вановский хворал неврастенией до 1905 года, болен ею теперь. В прошлом году болезнь его до того обострилась, что он не мог ни писать, ни говорить, вообще не мог выносить никакого шума и присутствия поблизости людей. Несколько месяцев прожил на Хоккайдо на положении отшельника, вдали от жилых мест в палатке. <…> …анкеты заполнены им лишь с его слов гр-кой Бубновой[6], и то с большим трудом, и им подписаны и т. д.

По личному впечатлению – это человек с тонкой душевной организацией, болезненно реагирующий на все более или менее крупные внешние явления… <…>

Временами производит впечатление настоящего ребёнка со всей непосредственностью последнего. Временами настораживается и болезненно прислушивается, приглядывается, точно ожидая откуда-то удара. Очевиден уклон к мистике, который начался в том же 1905 году. Занимался много литературой, специализировался на Шекспире, имеет много написанных уже литературных работ.

Во время посещения Г[енерального] консульства 11 июня 1926 г. Вановский сообщил между прочим, что довольно хорошо знаком с т.т. Богдановым, Цюрупой, встречался с т. Каменевым, Луначарским, Красиным[7], и заявил, что теперь, основательно продумав события последних лет, он активно может работать в СССР, принимая участие в строительстве и вполне разделяя точку зрения Советской власти.

Производит впечатление человека, который не любит пускать слов на ветер и говорит правду.

Гр. Вановский – инвалид революции, в контрреволюционных организациях никакого участия не принимал, по своей специальности может быть в СССР очень полезным, бременем для государства быть не может, так как жена его, работающая врачом в Москве, дала подписку о том, что берёт его на своё иждивение.

Принимая это всё во внимание, Г. консульство полагает, что гр. Вановского в гражданстве СССР восстановить следует, причём просит дело восстановления провести в самом ускоренном порядке, так как оформление последнего затянулось в Г. консульстве не по вине гр. Вановского».

Лигский раскритиковал допросные методы общения Сверчевского с «инвалидом революции», не обратившего внимания «на тюрьмы, ссылку и болезнь последнего». Что же касается потенциальной возможности Александра Алексеевича высказать своё мнение на пути развития революции, то тут генконсул ещё раз прямо заявил:

«Опасности от возвращения Вановского в СССР, если бы он даже и занялся там поправками к марксизму, едва ли можно бояться, так как фактически поправками этими в СССР заниматься не смог бы.

Слишком уж велики глаза у страха т. Сверчевского.

Кроме того, Вановский явно указал на то, что желает быть в СССР полезным именно в области Шекспира и литературной деятельности вообще. Подписку он, конечно, даст».

В конце концов Лигский победил. Полпредство СССР в Японии поддержало точку зрения своего генконсула, и спустя год, летом 1927-го, Вановский получил советский паспорт. Он даже чуть было не отправился уже на родину, но как раз в это время в Токио приехала его дочь Оксана. Родившаяся во время его вологодской ссылки, а теперь пережившая Гражданскую войну, взятие большевиками Крыма, своими