Глина и кости. Судебная художница о черепах, убийствах и работе в ФБР - Элизабет Бэйли

В моменты, когда мне хотелось все бросить и забыть о работе в ФБР, я вспоминала своего отца. Думала, как бы он гордился тем, что его дочь, его девочка, будет работать в самом уважаемом и влиятельном правоохранительном органе в мире. Уолтер Эдгар Браун – младший рос в Тауэр-Сити, Пенсильвания, во времена Великой депрессии, в семье шахтера вместе с тремя сестрами. Хотя он умер от инфаркта в 1993-м, он был и остается самым важным человеком в моей жизни.

Не проходит и дня, чтобы я не думала о нем, не гадала, как бы он поступил в трудной ситуации. В своей речи я узнаю его слова. Он воспитывал меня, просто будучи самим собой, и сделал той, кем я являюсь сейчас.

Как ему это удалось? Как он сумел повлиять на направление, которое приняла моя жизнь, как показало, что правильно, а что нет, и что значит быть достойным человеком? Массой разных способов – и все они очень простые.

Во-первых, это принятие. Он любил нас, своих детей, такими, какими мы были, и искренне наслаждался нашим обществом. Он никогда не сбегал в другую комнату от хаоса, царившего в доме, был в самом его центре и по-настоящему хотел там быть.

Когда мы совершали ошибки и понимали, что, возможно, это вышло не слишком удачно, он был готов прийти нам на помощь. Но не сделать что-то за нас. Он давал нам возможность ошибаться и исправлять сделанное, учиться на этом и – самое главное – относиться к ошибкам с юмором. Он всегда подталкивал нас к совершенствованию, но при этом нисколько не давил. «Старайся изо всех сил, – говорил он. – Но не требуй от себя невозможного».

Когда я спросила его, кем мне стать, он сказал:

– Можешь стать кем угодно, но, чем бы ты ни занималась, делай это хорошо.

Если у меня будет работа, которую я буду любить, это будет здорово, но в любом случае я должна отдаваться ей целиком. В конце концов, незаменимых людей нет. Всегда найдутся те, кто захочет занять мое место, собственно, «поэтому-то тебе и платят и называют это работой».

У него было великолепное чувство юмора. Он ценил остроумие и смеялся от души, если мы, дети, подшучивали над ним. Мы все обожали острое словцо и соревновались в том, кто насмешит отца сильнее.

А еще он никогда не кричал. Семеро человек, живущих в крошечном доме, могут кого угодно свести с ума, но только не моего папу. Мы с Лорен делили одну спальню, и мама регулярно заставляла нас убирать в ней. Отец поступал по-другому. Он открывал дверь к нам, обводил взглядом одежду, свисающую с ограждений двухэтажной кровати, журналы, лак для ногтей, конфетные обертки и упаковки от сока, рассыпанные по розовому лохматому ковру, а потом с выражением искренней обеспокоенности на лице спрашивал:

– Кто-нибудь пострадал?

– Чего? – отвечали мы, не совсем понимая.

– Ну, кто-нибудь пострадал, когда тут упала бомба?

Мы хохотали и восклицали: «Ну па-а-а-ап!» – после чего принимались за уборку. Таков был мой отец. Зачем кричать, когда можно пошутить?

Он очень ответственно относился к работе. Отец прослужил авиамехаником двадцать семь лет, и я помню, что он брал больничный только однажды. Он стоял на крыле самолета, поскользнулся и упал, сильно разбив голову. Удивительно, как такое могло произойти, – естественно, он пошутил и сказал, что только благодаря твердости его черепа дело не кончилось плохо.

Он был добр со всеми, «пока кто-нибудь не даст причину вести себя по-другому». Неважно, были вы директором компании или мусорщиком, с вами обращались одинаково. И повсюду, куда бы он ни пошел, папа встречал знакомых – от парней, с которыми виделся на прошлой неделе, но все равно успевал переброситься парой слов на ходу, до старого сослуживца по Вьетнаму.

Он был самым общительным человеком в мире, но без малейшей навязчивости. Знал, за что стоит сражаться, а за что нет. Много раз в детстве он говорил мне: «Кое с каким дерьмом в жизни приходится сталкиваться. Главное, не позволяй, чтобы тебя тыкали в него носом».

Поэтому теперь, стоя перед дилеммой, я рассматриваю ее со всех сторон и решаю, стоит ли она борьбы. Зачастую не стоит. Но если я понимаю, что Рубикон перейден, если что-то откровенно неправильно, я буду драться изо всех сил и ни за что не отступлю. Эту черту я унаследовала от моего отца, и, к лучшему или к худшему, она сильно повлияла на мою работу в ФБР.

3

Целый новый мир

Если судить объективно, здание Дж. Эдгара Гувера, штаб-квартира ФБР, – одно из самых уродливых в Вашингтоне, округ Колумбия. Но в мой первый день на новой работе оно казалось самым прекрасным в мире. На курсе истории искусств я узнала, что оно выполнено в бруталистском архитектурном стиле – да уж, так оно и было. Возведенное в 1975 году, оно похоже на гигантского цементного бронтозавра, возвышающегося над Пенсильвания-авеню меньше чем в миле от Белого дома.

Первые дни в новой должности всегда одинаковы: ты пытаешься сориентироваться. Мне пришлось заполнять бесконечные бланки, подписывать документы и смотреть плохо снятые видеоролики о сексуальных домогательствах. Когда я подумала, что больше не выдержу, состоялось мое знакомство с начальником отдела, Роном. В предшествующие три года мы общались только по телефону и электронной почте.

Он приветствовал меня на посту охраны, а потом повел через путаницу крашенных белым коридоров с полами, крытыми протертым линолеумом, в мой новый дом – отдел графики. Эй, а где же дорогая мебель? Сверкающие спиральные лестницы и стеклянные витрины с подсветкой? И что насчет кондиционеров?

Естественно, я не ожидала ничего чересчур впечатляющего. Мне было ясно, что рабочие места агентов ФБР, которые показывают в сериалах, – плод воображения сценаристов. Но мой отдел, даже если не судить его строго, был весь заплесневелый, с дырявым ковровым покрытием, пятнами на потолке и гниловатым запахом, витающим в воздухе. Всю свою взрослую жизнь я работала в офисах без окон, и этот подвал в ФБР не стал исключением.

Пройдя мимо охранников в синих куртках с желтыми буквами ФБР на спинах, мы оказались возле неприметного серого шкафчика, где, по словам Рона, хранились черепа. Простите? Я знала, что ФБР делает разные крутые вещи, но черепа в шкафу? Это было потрясающе!

– Хм… а сколько все-таки тут черепов? – спросила я.

– Кто знает, –