Биполярное расстройство. Моя реальность - Светлана Викторовна Бозрова

Я смотрела на свой новый шрам на шее. Он немного кровоточил, был красный. Теперь я с ним на всю жизнь. Я не переживала из-за шрама, скорее наоборот, воспринимала его как часть собственной летописи. Через какое-то время я начала даже его обыгрывать – делала фотографии с ярко-красными губами и ярко-красным шрамом в стиле нуар. Теперь на моем теле есть еще вот такая деталь.

Буквально через неделю после операции я вернулась домой и сразу же вышла на работу. С настроением у меня начались проблемы: я то жаждала такого же отрыва, который был до больницы, то не хотела вставать вовсе.

Я ждала результатов гистологии в каком-то как будто приглушенном состоянии, из которого изредка прорывался прежний фейерверк. Из ощущения бесконечности внутри себя я перешла к какому-то надрыву, к ощущению острого конца, к пику воображаемого безумия.

Переезд

Я начала действовать решительно и через неделю после операции сообщила родителям, что съезжаю от них и теперь буду жить сама, с подругой. Они неохотно приняли эту новость, сказав мне напоследок, что я через неделю прибегу обратно. Я же скорее мечтала наконец-то жить без оглядки на родителей, на их ссоры и претензии ко мне и друг к другу. Возвращаться я не планировала.

Я стала жить с подругой, уютно обустроила комнату и подружилась с ее собакой, с которой полюбила спать в обнимку. Шрам я иногда маскировала шарфом, но мой внутренний надрыв диктовал мне желание вовсе не скрывать его. И иногда я появлялась на людях с красноречивым порезом на шее.

Я продолжала пить свои препараты, но сил у меня становилось как будто меньше с каждым днем. Меня хватало на пики мощной ночной активности, когда я чувствовала, что несусь по этой жизни на всех скоростях. Днем же чаще всего я была очень уставшей, хотя всю работу выполнять успевала, и очень даже неплохо.

Мне отчаянно хотелось тепла и сочувствия, но в этом я себе признаваться отказывалась. Я мало общалась с родителями, потому что от них исходила тревога за меня, и сочувствовать им приходилось мне самой. Я не говорила друзьям о том, как мне хочется тепла, потому что это казалось мне нытьем и слабостью.

Вместо этого мой очень вымотанный, но требующий всплесков эмоций мозг искал внимания противоположного пола. Как будто бы в этом я могла найти необходимую мне поддержку и утешение. Я совершенно не отдавала себе отчета в том, что же мне нужно на самом деле: влюбленность, отношения, просто внимание?

Я как будто бы неслась с горы, постоянно находясь на пике напряжения. Сейчас я понимаю, что это была смешанная стадия[1]. Мне казалось, что я влюбилась. Мне казалось, что я дала понять тому молодому человеку, что он мне очень нравится. Казалось, что я попросила у него поддержки и внимания. На деле же все было не совсем так.

Спустя много лет, уже когда мы стали с ним хорошими друзьями, я спросила у него, что же тогда между нами было, что он чувствовал, находясь рядом со мной.

– Твое внимание казалось очень прямолинейным, такое внимание от девушек я не привык видеть. Ты очень пристально смотрела, в твоем взгляде читалось не игривое внимание, а явная потребность. Вообще, как будто между нами не было игривой части, все было очень прямо и просто. Как будто это все было не для легкого веселья и радости, а для того, чтобы унять сильнейшую нужду.

– Что же ты видел тогда в моих глазах? Какие они были?

– Они смотрели пристально и, наверное, нетерпеливо. Еще как будто в них была застывшая боль. Если бы ты тогда в какой-то момент ударила меня ножом в сердце, я бы, конечно, огорчился, но совсем не удивился».

«Как точно на эмоциональном уровне он считал состояние», – осознала спустя много лет после этих событий я.

Я вся была как напряженный комок нервов и боли, которая прорывалась в моем гипоманиакальном импульсивном поведении и отчаянии. Я выглядела истощенной после операции и как будто бы сознательно вела себя к еще большему истощению, потере сил. Нервная система работала на пределе своих возможностей. Внутренняя боль и усталость перекрывались периодическими фейерверками бесконечности внутри меня. Только фейерверки теперь были со вкусом отчаяния, а не восторга.

Я как будто бы горела изнутри. Но не светлым огнем, а иссушающим, опустошающим. «Все же тогда ты была явно на каком-то максимуме чего-то», – сказал мне мой друг. И я подумала: «Как же ты прав!»

Я много раз задумывалась о том, что же со мной случилось в то время, когда я попала в состояние гипомании, и что послужило переходом из него в смешанную фазу. Если про депрессию мне было приблизительно ясно, что сработал длительный эмоциональный стресс, то что же случилось в тот раз?

Конечно, вряд ли я смогу найти правильный ответ. Но совершенно точно на переключение в смешанное состояние тоже повлиял сильный стресс. К тому же, будучи в гипомании, я сильно истощила свой организм неправильным режимом дня, алкоголем, интенсивными эмоциями. Более того, возможно, препараты мне подходили далеко не идеально.

У меня было совсем мало опыта, и я абсолютно не понимала, что со мной происходит. Знала ли я, что нахожусь в гипомании, в смешанной фазе? Конечно, нет. Гипомания переживается как чудесное приключение, и ты в глубине души надеешься, что это состояние теперь с тобой навсегда. Догадываешься, что это не так, но всеми силами веришь в чудо. Или же просто об этом не думаешь. Это похоже на влюбленность – совершенно не важно, откуда она взялась и когда она закончится, если ты находишься непосредственно сейчас в этом моменте.

Когда мое состояние из эйфорично-возбужденного начало переходить в смешанное, болезненное, тревожное, я не отдавала себе отчет в том, что происходит. Если бы меня тогда попросили описать, что я чувствую, вряд ли я смогла бы это сделать. Даже перевод эмоций в словесную форму тогда давался мне с трудом. Но ведь когда ты не можешь даже понять, что тебе плохо, разве ты можешь себе помочь?

Постепенно я оказывалась все глубже и глубже в эмоциональной яме. Радостной эйфории во мне практически не осталось, лишь отдаленно слышались звуки предыдущих фейерверков. Я все больше и больше оказывалась в режиме полусна и бессилия теперь уже лишь с короткими перерывами на безудержное веселье с привкусом отчаяния.

Иногда мне казалось, что я