Советская элита от Ленина до Горбачева. Центральный Комитет и его члены, 1917-1991 гг. - Эван Модсли

в Президиум с требованием созыва пленума. Тем не менее Патоличев так и остался при Хрущёве на вторых ролях и очень критически отзывался в своих мемуарах о его «субъективизме» в вопросах сельского хозяйства. Поэтому он, должно быть, чувствовал удовлетворение падением первого секретаря[382]. Байбаков оценивал Хрущёва двойственно, утверждая, что ценил «…Никиту очень высоко, но только в первые пять лет». Это было суждение технократа. Байбаков мало комментировал роль Хрущёва в процессе десталинизации, но хвалил его за освоение целинных земель, расширение площадей для выращивание хлопка, перевод железных дорог на тепловозную тягу и развитие крупнопанельного домостроения[383]. Байбаков был одним из тех, кто выиграл от повышения Хрущёва. Его в середине 1955 г. назначили главой центрального планирующего органа, он поддержал Хрущёва в 1957 г. Сразу после изгнания его довоенного начальника Кагановича из ЦК, Байбакова направили на собрание в партийную ячейку, где тот состоял на партийном учёте, чтобы попытаться инициировать исключение «железного наркома» из партии (которое состоялось только в 1962 г.). Однако к 1958 г. Байбаков, защищавший централизованное управление экономикой, впал в немилость. Он также от всей души ненавидел хрущёвскую манеру публично унижать своих подчинённых. Хотя он возвратился в Москву в 1963 г., Хрущёв был убеждён, что Байбаков входил в число руководителей, плетущих заговоры против него. Байбаков настаивал на том, что он не участвовал ни в каких кознях против Хрущёва, но, учитывая его неприязненные отношения с первым секретарём, испытываемое им смятение от предлагаемых тем «волшебных средств» для подъёма экономики и разделяемую им открытую критику Хрущёва в Президиуме, Байбаков чувствовал, что больше не может с ним работать. Он, безусловно, приветствовал события октября 1964 г.

Журин, принадлежавший ко второму эшелону партийных руководителей, предстаёт (в своих собственных оценках) узколобым «истинным коммунистом», но он был по крайней мере честен в своём расположении к Брежневу. В своём интервью, данном почти 30 лет спустя после описываемых событий, Журин всё ещё повторяет старую официальную формулировку объяснения того, что произошло в октябре 1964 г.: «Пленум удовлетворил просьбу Н.С. Хрущёва об освобождении от исполнения им своих обязанностей»[384]. Вместе с тем на Журина, как и на Байбакова, Хрущёв, кажется, производил положительное впечатление своим вниманием к сельскому хозяйству, в особенности к освоению целинных земель. Новиков подчёркивал необходимость дисциплины и ритмичности в работе оборонной промышленности, проводя параллели с военными годами, как будто главная цель социализма заключалась в максимальном производстве вооружения. Он не питал особой любви к Хрущёву: «Брежнев, когда тот был здоров, был не хуже Хрущёва и ничуть не менее энергичен, чем Сталин». Вместе с тем у Новикова имелись личные воспоминания о репрессиях, и он полагал, что подручные Сталина виновны в них даже больше него самого[385]. Это должно было настраивать его критически по отношению к старой гвардии — Молотову, Маленкову и Кагановичу, в 1957 г. В любом случае он последовал за своим патроном Козловым, который поддержал Хрущёва во время кризиса, связанного со свержением антипартийной группы. Новиков, безусловно, критически относился к Хрущёву в последний период его правления, и, как нам известно, был уволен Хрущёвым в 1962 г. Он знал планы заговорщиков в 1964 г. и готовил тексты критических выступлений против Хрущёва на октябрьском пленуме для себя и своего шефа Д.Ф. Устинова.

Хотя Егорычев не входил в состав ЦК в 1957 г., он, очевидно, был согласен с Хрущёвым в его сопротивлении антипартийной группе: «Они пытались вернуться к сталинским временам и методам, они не имели права сместить Хрущёва, поскольку его назначали не они, а Пленум ЦК КПСС»[386]. Будучи в 1957 г. первым секретарём Бауманского райкома партии, Егорычев, возможно, следовал за Екатериной Фурцевой, занимавшей в то время пост первого секретаря Московского горкома и поддерживавшей Хрущёва. Несмотря на это Егорычев приветствовал снятие Хрущёва в октябре 1964 г. и был готов выступить на пленуме против него. Для Егорычева поддержка Хрущёва в 1957 г. и его отвержение в 1964 г. являлись последовательной позицией. Он полагал, что именно Хрущёв отступил от принципов XX и XXII съездов, поскольку оказался неспособен избавиться от сталинского наследства. Егорычев, по его словам, оказался среди тех, кто старался укрепить решимость Брежнева в критический момент. «Мы искренне верили, — вспоминал он в 1989 г., — в честность Брежнева и близких к нему людей. Теперь я понимаю, как мы были тогда наивны…»[387]

Объясняя события Хрущёвского периода, не следует недооценивать личные достижения и провалы первого секретаря. Советологи во многом правы, когда они в своих исследованиях традиционно уделяют повышенное внимание конфликтам внутри золотого треугольника в высшем руководстве страны, вершинами которого являлись Президиум ЦК, его Секретариат и руководство Совета министров. Что касается самого ЦК, то нет сомнений, что его коллективная власть, проявлявшаяся на пленумах, была намного меньше того уровня, что был предусмотрен Уставом партии. Центральный Комитет не действовал в качестве партийного парламента. На пленумах ЦК не было существенных расхождений при голосовании, и, судя по опубликованным материалам пленумов, там не происходило открытых дебатов ни по каким вопросам, помимо проблем руководства. Июньский 1957 г. и октябрьский 1964 г. пленумы представляли собой исключительные случаи, но даже в 1957 г. никто из их участников не попытался защищать Маленкова и его группу точно также, как в 1964 г. ни один человек не выступил в поддержку Хрущёва. Напротив, кажется, можно привести всего один пример не единодушного голосования на пленумах, когда Молотов отказался поддержать собственное изгнание из ЦК в 1957 г. Как институт, Центральный Комитет представлял собой апелляционный суд для Политбюро, но это был суд последней инстанции.

В то же время, как отметил Грэм Джилл, институциализация являлась той особенностью описываемого времени, которую легко упустить из виду[388], и пленум Центрального Комитета следует рассматривать как один из институтов развивающейся системы правления. Можно продвинуться вперёд ещё на один шаг и утверждать, что полное понимание того периода требует также изучения правящей элиты, члены которой входили в состав этого института. В 1950-х гг., после смерти Сталина и в начале правления Хрущёва, элита вновь обрела себя. Доказательства этого утверждения, приводимые Моше Левиным, представляются достаточно убедительными и вполне относящимися к теме настоящей книги, хотя объектом его исследования являются более широкие круги элиты, а не только представители ЦК. Он считал, что «…сталинизм был существенным препятствием, мешавшим превращению верхних слоёв бюрократии в правящий класс». Только после 1953 г. бюрократия стала несменяемой. Прибегая к историческим аналогиям, Левин доказал, что в 1953 г.