Автор и герой в лабиринте идей - Андрей Алексеевич Аствацатуров

После истории со Славиком Елизаров возвращается в мир духа, заново обретя прежних товарищей и продолжая посещать тренажерный зал уже в статусе воина другого мира.

Встреча с сакральным миром. Нуминозное переживание

Композицию рассказа «Мы вышли покурить на 17 лет» организуют встречи центрального персонажа с сакральным миром. Каждая из таких встреч вызывает в нем тот тип настроенности сознания, который Рудольф Отто определил как «нуминозный»[540]. Речь идет о специфическом переживании священного как не принадлежащего нашему миру, принципиально иного по отношению к человеческому опыту. Нуминозный опыт не произволен, а, как правило, навязан и вызван открытием божественной силы, например в некоем объекте или событии, воспринимаемом как странный знак иного мира, не вписывающийся в обыденные представления. Этот опыт не сродни обычным чувствам и описывается Рудольфом Отто как религиозное озарение, открывающее тайну божественного, которое не похоже на человеческое[541]. Нуминозный опыт вызывает у субъекта, созерцающего нетварное, многократно превосходящее его самого, осознание самости, точнее говоря, чувство собственной тварности, падшести[542]. Нуминозное, по мысли Отто, устрашает человека, повергает его в священный трепет и одновременно притягивает, обольщая и очаровывая[543].

Рассказ Михаила Елизарова организуется тремя такими нуминозными ситуациями, расположенными, соответственно, в начале, в середине и в финале повествования:

– вульгарная девица унижает Елизарова-персонажа на пляже;

– «громоздкий мужик», посланный чужой «братвой», предлагает Елизарову поехать на разборку и выдает обрез с комплектом патронов;

– кульминационная сцена в ресторане, где «темный» забивает в Славика гвоздь.

В первой сцене перед Елизаровым появляется вульгарная девица, она же, как мы ее определили, символическая ведьма, или жрица, или же инициированная обитательница демонического мира, который с позиции персонажа, пребывающего в мире духа, оценивается как сакральный. Нуминозная девица отмечена шрамом, предъявленным Михаилом Елизаровым чрезвычайно эксцентрично, в духе поэзии английского барокко: «Она была вульгарна и хороша – нежное женское туловище портил лишь кривой и грубый шрам аппендицита, похожий на пришитый палец» (с. 167). Шрам появляется здесь как символический знак проведенного над инициируемым ритуала и одновременно как свидетельство иного мира, ненормальной по отношению к области духа, ужасной, поврежденной реальности. Персонаж в ответ испытывает тот комплекс чувств, о котором говорит Отто, определяя нуминозную ситуацию. Девица в его глазах выглядит одновременно притягательной и отталкивающей. Она «вульгарна и хороша» и в то же время отвратительна из-за своего шрама. Герой видит ее очевидное превосходство над собой, стоящую за ней нечеловеческую силу того мира, откуда она явилась. Столкнувшись с сакральным, он, как и положено переживающему нуминозное, смиренно осознает свою ничтожность, слабость и, что специально подчеркивается в тексте, телесность и падшесть: «Дома я по-новому увидел себя в зеркале. С презрением рассматривал руки: каждая выглядела худой веревкой с морским узлом локтевого сустава. Как вкусивший яблока Адам, я вдруг устыдился нагих бледных ног, похожих на журавлиные ходули. Что-то произошло с моим зрением. Я больше не воспринимал себя вместилищем духа и мысли. Видел только впалое вымороченное тело» (с. 167–168).

Во втором эпизоде, когда Елизарова-персонажа зазывают на «разборку», появляется мужчина, которого рассказчик именует «базарным пришельцем» (с. 184), то есть символическим посланником другого мира. Нуминозными объектами в данном эпизоде становятся обрез и патроны. Обрез описан как «усеченный калека двуствольного ружья ИЖ», а его стволы – как «черные обрубки» (с. 184). Это указание на странность, поврежденность естественного намекает на принадлежность оружия иному миру и соотносит его с поврежденным телом вульгарной девицы. Обрез, как и девица в предыдущем эпизоде, вызывает двойственное чувство: очарование и страх. Разглядывая обрез, Елизаров-персонаж вновь «нуминозно» ощущает собственное несовершенство, слабость, превосходство над собой священного мира, которому обрез принадлежит: «Еще было четыре года до фильма „Брат“. Обрез еще не романтизировали. Но я тотчас почувствовал его убийственную харизму и поник» (с. 184).

Кульминационный эпизод, когда в Славика забивают гвоздь, – последняя сцена, описывающая нуминозное переживание героя. Она отличается от двух уже рассмотренных сцен тем, что здесь меняется соотношение профанного и сакрального. Если в первых двух сценах сакральным для героя был мир демонии и он наблюдал его из мира духа, то в данной сцене сакральным оказывается уже мир духа, который герой созерцает из ставшего для него профанным мира демонии. «Темные» подчеркнуто изображаются рассказчиком как нуминозные существа, не принадлежащие этому миру. Лицо парня не выражает никаких здешних, земных чувств: «Его лицо не выражало ни волнения, ни страха, ни любопытства. Оно было неподвижно, безжизненно, как фотография на могильном памятнике» (с. 194). Этот нуминозный персонаж, как и вульгарная девица, отмечен шрамом, который предъявлен как знак поврежденности, изъятости из этого мира: «Через лоб пролегла глубокая морщина, похожая на след ножа» (с. 194). Девушка, сопровождающая «темного», описывается как цыганка-гадалка или слепая жрица-прорицательница, предчувствующая и покорно ожидающая исполнение судьбы, пути которой объявлены не в этом мире, а в том, откуда она явилась: «Девушка была иссиня, по-цыгански черноволоса. Она словно бы не замечала нас, подобно слепой прислушивалась к тому, что должно произойти» (с. 194). Подобно девице со шрамом и обрезу, «темные» отталкивают и одновременно очаровывают Елизарова-персонажа. Его очаровывает и пугает удар гвоздем, нанесенный Славику. Но на сей раз Елизаров как будто бы не испытывает ощущения собственной тварности, несовершенства и не переживает религиозного смирения. Его на первый взгляд охватывает вроде бы даже противоположное чувство – гордыня: «Как это он сказал мне: „Сродственники твои“… Да, мои! Я выпрямился. С какой-то дикой индейской гордостью оглянулся на „братву“» (с. 196). Однако здесь важно понять, что это гордыня особого рода. Она вызвана осознанием совершенной ошибки (попытка войти в мир «братвы»), то есть собственного несовершенства, и осознанием перспективы ее исправления.

Описывая нуминозный опыт своего персонажа, Михаил Елизаров последовательно усиливает ощущение присутствия иррационального. Сперва он лишь намечает это ощущение (шрам), затем существенно обогащает (обрез, страх смерти) и, наконец, в кульминационной сцене доводит до предела.

Обряды перехода. Лиминальная фаза

Рассказ «Мы вышли покурить на 17 лет» построен по модели обряда перехода из профанного мира в мир сакральный. Эта модель используется Михаилом Елизаровым и в других текстах. Его романы «Библиотекарь», «Мультики», «Земля», рассказы сборника «Мы вышли покурить на 17 лет» («Маша», «Готланд», «Зной», «Берлин-трип», «Рафаэль», «Дом», «Дача», «Меняла») также организованы в соответствии с этой моделью. В рассказе «Мы вышли покурить на 17 лет» перед читателем развернется целая серия обрядов, но она так и не завершится ритуальным включением героя, хотя герой будет довольно долго пребывать в промежуточной, то есть лиминальной, фазе.

Собственно говоря, мотив неудачи, непрохождения обряда задается Елизаровым