Автор и герой в лабиринте идей - Андрей Алексеевич Аствацатуров

уже в самом начале рассказа, создавая тем самым его структурообразующую силовую линию. Елизарова-персонажа призывают в советскую армию, изымая из университетского мира, но признают негодным к строевой службе, «выбраковывают» и возвращают обратно в университет. Текст задает обрядовую неудачу. Герой, как мы видим, символически не проходит обряд посвящения в воины, хоть и пересекает границу прежнего мира и нового.

Ситуация повторяется в эпизоде, где герой ищет подходящий тренажерный зал. В первом же зале, куда Елизаров-персонаж заходит, он получает отказ: «В ближнем зале мне дали от ворот поворот, дескать, и так не протолкнуться. Но посоветовали Театр оперы и балета» (с. 168). Вновь мы видим неудачу, несостоявшийся обряд. Мир тела снова символически не принимает потенциального неофита.

Все дальнейшее повествование будет изоморфно этим первым двум эпизодам. Герой наконец находит подходящий зал, знакомится с «братками», встает у порога нового мира и начинает символически проходить промежуточные ритуалы с тем, чтобы сделаться его полноценным обитателем. Но существенно то, что в каждом из этих промежуточных ритуалов, на каждом новом этапе он вновь и вновь терпит неудачу. Таких промежуточных этапов в рассказе три:

– спарринг с каратистом Асланом;

– участие в бандитской разборке;

– финальная сцена в ресторане.

В первом эпизоде «братки» отправляют Елизарова-персонажа драться с каратистом Асланом. Символически это момент ритуального испытания, которое воин обязан пройти, победив соперника-чужака. Спаррингует Елизаров неумело – он явно не готов к ритуальному испытанию: «Боя по сути не было. Аслан надвигался, размахивая ногами, как руками. Я еле успевал пятиться, ставя вычурные гротескные блоки, точно танцующая гречанка» (с. 180). Эпизод завершается комически: Аслан, подпрыгнув, ударяется головой об потолок и теряет сознание. Победа и прохождение ритуала оказываются мнимыми, и «братки» (хранители, посвященные) смеются над Елизаровым: он не проходит положенного испытания.

Во втором эпизоде, уже на следующем промежуточном этапе, Елизарова отправляют на криминальную «разборку». Чтобы войти в мир «братков», мир тела и демонии, он опять-таки должен подтвердить свой статус будущего воина. И Елизаров-персонаж вновь не готов к испытанию. Он боится, паникует, накануне предстоящей разборки долго не может уснуть. Он даже готов отказаться от обряда – вернуть оружие и покинуть тот мир, в котором хотел полноправно существовать. Утром выясняется, что «разборку» отменили, и Елизаров ликует, оттого что испытание не состоялось, но он вторично не проходит промежуточного обряда.

Финал ставит точку в череде его неудач. Елизаров отправляется в ресторан, где должна состояться церемония совместной трапезы[544], которая, возможно, позволит ему включиться в мир «братков» и сменить прежнее неопределенное положение на статус воина, посвященного. За столом «младшая братва» проводит для него обряд перехода, рассказывая «старшей братве» о его победе над Асланом. Елизаров вновь внутренне сопротивляется этой «церемонии» прославления – он недоволен: «Коля Добро, чтоб расшевелить застолье, рассказал гостям про Аслана и потолок, я скорчил постное лицо, не стал сверкать и раскланиваться…» (с. 191). А после кульминационной сцены он окончательно отказывается войти в мир «братвы», так и не успев принять ритуальное посвящение.

Интересно, что в рассказ вводится еще один персонаж, Славик, соперник главного героя, еще один символический неофит, также стремящийся войти в мир «братков». Славик не только соперник главного героя, к которому ревнует «братву», но и его пародийный двойник, его кривое зеркало. Наблюдая за Славиком, Елизаров-персонаж с каждой новой ситуацией все яснее для себя осознает, что выбрал ложный путь. В отличие от главного героя, Славик лишен внутреннего сопротивления обрядовым действиям. Более того, он их торопит, он даже готов, вопреки ритуальным правилам, совершить их самостоятельно. Так, например, он сам над собой совершает обряд наречения, называясь «Кастетом». Но «братки» отказываются его так именовать и нарекают промеж себя «Дружелюбным» (с. 183). В противоположность Славику, главный герой терпеливо, как положено лиминальному существу, сносит унижение, когда его называют «Динозавровым» (с. 168).

Если главного героя «братки» приглашают принять участие в «разборке», то Славик вызывается поехать на нее сам, без приглашения. Также по собственной инициативе, никак не поощренный «братками», он задирает «темного» и символически вызывает его на ритуальный поединок, чтобы подтвердить самопровозглашенный статус воина. Но поединок Славик позорно проигрывает, и братва ритуально нарекает его «Шашлыком», после чего он навсегда исчезает из их мира.

Попутно заметим, что в отношении Славика Елизаров-рассказчик использует популярный среди абсурдистов прием совмещения метафорического и прямого значения слова. В данном случае таким словом выступает «гвоздь». Предваряя финальную сцену, рассказчик заметит: «Там в открытом кафе „Троянда“ прелой сентябрьской порой состоялось представление. И Славик стал истинным гвоздем программы» (с. 191). Читатель воспринимает слово «гвоздь» в переносном значении, но очень скоро оно появится в тексте в значении прямом: «темный» заколотит гвоздь в Славика.

Арнольд ван Геннеп и развивавший его идеи Виктор Тэрнер различают обряды прелиминальные (открепления), обряды лиминальные (промежуточные) и обряды постлиминальные (включения)[545]. В рассказе «Мы вышли покурить на 17 лет» Елизаров предъявляет читателю ситуации, напоминающие скорее обряды лиминальные. Прелиминальные обряды обнаруживаются в его рассказах «Маша» и «Зной», вошедших в сборник «Мы вышли покурить на 17 лет». По существу, события рассказа «Маша» – это различные этапы прелиминального обряда, ставящего своей целью окончательное отделение героя от мира возлюбленной. Этот обряд бессознательно, даже не формулируя подобной цели, совершает Маша, назойливо домогающаяся главного героя.

В рассказе «Зной» центральный персонаж с целью выйти из мира возлюбленной, отделиться от нее и отправиться в путешествие, уже самостоятельно осуществляет два магических обряда. Сначала он оскверняет ее жилище и совершает ритуальное жертвоприношение, отрезая головы куклам и вспарывая ножом плюшевые игрушки: «Пару часов назад этим же ловким ножом в чужой квартире я вырезал поголовье плюшевого зверинца. Умильный игрушечный хлам, нищие мои дары – медвежонок, котик, тигренок…» (с. 85). Затем следует второй прелиминальный (открепляющий) обряд – герой лепит четырех смоляных божков и трех из них приносит в дар реке, оставив себе одного, самого кошмарного, нуминозного: «Он получился по-первобытному страшным – тусклый потусторонний увалень» (с. 87). Этот последний обряд отделения тотчас же приводит в действие нечеловеческие силы – на город обрушивается апокалиптический ливень, напоминающий Всемирный потоп. Ливень символически уничтожает прежний мир и выключает из него героя.

В рассказе «Мы вышли покурить на 17 лет» художественной версией прелиминального обряда становятся манипуляции главного героя с волосами. Такие манипуляции повторяются в рассказе несколько раз. «Отрезать волосы, – замечает Арнольд ван Геннеп, – означает отделиться от прежнего мира; посвятить волосы – значит связать себя с сакральным миром вообще, а более конкретно с божеством или демоном, которого превращают таким образом в родственника»[546]. Героя рассказа вытаскивают «за волосы» (с. 166) в армейский