Тормозной путь - Владимир Волков

видимостью, направленное отражающей поверхностью против того образа с концентрацией на него отражённого луча. От того образа опять пошли лучи, но отразились от зеркала и концентрированно пошли обратно, вызвав сильную вспышку, с прояснением образа в искажённое злостью лицо Игоря с последующим его разрушением на несколько исчезающих частей. После этого Виктор крепко заснул и проснулся утром в хорошо отдохнувшем состоянии, когда дежурная медсестра пришла делать уколы. Сколько раз ему приходилось с благодарностью вспоминать того старичка, Михаила Иосифовича, с которым он когда-то случайно познакомился в Москве, отдыхая на скамейке недалеко от памятника Пушкину. Тогда Михаил Иосифович пригласил его в свою маленькую квартиру на Трёхпрудном переулке и в течение нескольких встреч передал ему часть своих не особенно признаваемых научным сообществом знаний. Старичок был знаком с Евгенией Давиташвили, знаменитой Джуной, но к её методам терапии относился весьма скептически, а иногда и просто её осуждал. Что между ними было за противоречие – Виктор не спрашивал.

За оставшиеся дни, проведенные в больнице, Виктор начал чувствовать себя намного лучше. В последний день он, получив больничный лист и выписные документы, увидел в дверях палаты Люду, сообщившую ему, что на стоянке его ждёт Семён Кривов с автомобилем. Выйдя из здания, он разместил Люду на переднем сиденье, а сам сел сзади, заметив, что ему давно не приходилось находиться в качестве пассажира и не смотреть за дорогой. Они заехали в гараж, когда до окончания работы оставалось около двух часов, и разошлись по своим местам. Люда разложила на столе Виктора все деловые бумаги, ожидавшие его подписи, и по мере рассмотрения распределяла их по группам направлений последующей доставки. В одной из последних бумаг он увидел заявление Кати на увольнение и, немного подумав, подписал и его. Люда занесла подписанные бумаги в приёмную и занялась их распределением по местам исполнения. В кабинет зашёл Николай Васильевич с информацией о работе предприятия за время отсутствия начальника. Чуть позже во время их разговора в двери кабинета показалась председатель профкома Полина Леонтьевна. Виктор пригласил её зайти, и она выдала информацию о выделенной ему санаторной путёвке, срок которой начинался через две недели. Втроём они обсудили возможность работы предприятия во время отсутствия начальника. Николай Васильевич заверил, что за предстоящий период сможет обеспечить всё необходимое для функционирования производства так, что их начальник может спокойно отдохнуть и поправить здоровье. На следующий день Виктор съездил в областной комитет профсоюзов и, ознакомившись с возможными вариантами, выбрал самый дорогой с проживанием в одноместном номере. После оплаты тридцати процентов стоимости он получил путёвку. На обратном пути, проезжая мимо дома Клавы, он заметил в палисаднике её дочку и вспомнил, что в этом году она должна пойти в школу; съездив в общежитие, вернулся обратно. Ощутимо подросшая Машенька заметила его и подбежала к автомобилю.

– Дядя Витя, проходите, только мамы нет дома, она на работе.

– Да я и не к маме – хотел узнать, ты в этом году в школу собираешься?

– Да, мама с бабушкой мне уже форму с белым фартучком приготовили. Знаете, как я в этом платье красиво выгляжу, хотите покажу?

– Нет, это как-нибудь в другой раз ты мне всё покажешь, я хотел спросить, портфель или ранец для книжек и тетрадок тебе мама купила?

– Пока нет, говорит, со следующей зарплаты купит.

– Вот и хорошо, посмотри, такой портфель тебе нравится? Его можно и как ранец носить, как захочешь, – сидя на водительском месте, он взял с правого сиденья портфель и вручил его Машеньке. – Это тебе подарок от меня.

– Очень нравится, спасибо, дядя Витя!

Она подошла к нему вплотную и обвила своими детскими ручонками его шею. Такого от своей дочери прежде он не мог получить, и ясно было, что уже не получит. Пусть теперь хотя бы Машенька порадуется такому подарку. На следующий день в его кабинет зашла взволнованная Клава.

– Зачем вы такой подарок моей дочери сделали?

– Здесь нет никого посторонних. Мы что, уже на «вы» перешли?

– Ну я не знаю, как лучше, но зачем ей такой дорогой портфель?

– Лучше скажи – она довольна?

– Ещё бы. Всем подружкам хвастается.

– Вот и хорошо.

– Ну можно я хоть немного расплачусь?

– Клава, не твори глупости! Если чего-то боишься – своди дочь с этим портфелем к отцу Арсению, пусть он его освятит. И ещё – будь той, какую я знал тебя прежде.

– А так можно, я же с мужем живу?

– Хотя бы в общении со мной, когда рядом никого нет.

В кабинет вошла Люда с какой-то бумагой и, получив подпись, неохотно вышла, критически осмотрев Клаву, которая с угнетённым видом встала и ушла вслед за ней. В какой-то мере Виктор уловил дуэль женских взглядов, где победившей стороной была молодость. Успокаивать Клаву он не стал, так как путь к реставрации отношений с теперь уже замужней женщиной в деревенских условиях не таил ничего привлекательного. Вечером того дня в своей общежитейской комнате он попытался расслабиться, включив телевизор, но там были только репортажи о проходящей в Москве Олимпиаде с демонстрацией спортивных достижений, которые ему были совершенно безразличны, однако из соседних комнат общежития доносились голоса болельщиков. В отечественных радиопередачах были примерно такие же сообщения, разве что с добавлением рапортов о рекордных надоях и сдачах мясопродуктов колхозами и совхозами. В прорывающихся сквозь систему глушителей передачах зарубежных радиостанций сообщений об олимпийских рекордах было весьма мало – больше информации было о боях наших войск с афганскими моджахедами. Неожиданно в новостной рубрике прозвучало сообщение из Москвы, что 25 июля в Театре на Таганке после спектакля в возрасте сорока двух лет в результате сердечного приступа умер Владимир Высоцкий.

Чуть позже в передаче этой радиостанции начали звучать комментарии от знавших его людей с соболезнованиями его родным и близким людям, а также, надо было понимать, и всем почитателям его таланта, прежде всего в нашей стране. При этом звучали некоторые выдержки их его стихов и записи его песен, из которых резким контрастом выделялись слова: «Постепенно нас всех убирают, чтобы мы не мешали вранью». Наши радиостанции по этому поводу ничего не передавали, отчего создавалось впечатление о всё большей доле вранья в их вещании, рассчитанном лишь на выживших из ума правоверных партийцев, совершенно не замечавших изменявшихся настроений в народных массах. На следующий день эту новость уже обсуждали между собой люди из рабочей среды – видимо, кто-то из них тоже слушал зарубежные передачи. Все сожалели, что ещё одним человеком стало меньше из тех, кто мог говорить правду.