11 звезд Таганки - Михаил Александрович Захарчук

то ли просто знаменитость, перед которой мои новые знакомцы держали себя весьма корректно. Когда он взял кий в руки, я понял почему. Как любят говорить поляки: видно пана по холявам. Играл мужик блестяще. Само собой, я старался в компании не потеряться и, по-моему, мне это удалось.

10.12.93, пятница.

Вышел в свет 12 номер моего журнала «Вестник ПВО» – последний в этом нелёгком году. Останется ли моё славное детище на плаву в следующем году, одному Богу известно. Содержание 100-страничной книжки меня в целом удовлетворяет. Большинство материалов, конечно, для дела, но есть и для души. Один из них – наша беседа с Лёней Ярмольником.

«Аркадий Инин (признанный юморист, между прочим) так написал о моём герое: «Я пригляделся к Ярмольнику: глаза как глаза. Вот, может быть, нос – это, пожалуй, да, действительно… Но глаза? По-моему, такие глаза вполне могут быть у белоруса. А также у русского, у молдаванина, у эстонца. Хорошие глаза, небольшие, правда, но вполне разумные, разве что чуть печальные. Роль его может быть побольше, может – поменьше, может вовсе микроскопической, но в ней всегда очевиден характер. Яркий, определенный, увлекательный, полный пусть и отрицательного, но все равно чертовского обаяния! Да, пусть негодяй, пусть оболтус, пусть (чем как-то особенно любят одаривать Ярмольника режиссеры) даже придурок, а то и вовсе идиот. Но каким же надо быть умницей, чтобы убедительно сыграть идиота!»

Конечно, я извиняюсь за длинную цитату. Но вы, читатель, не поленитесь, ещё раз её прочтите и наверняка убедитесь: сложная, ой, не простая эта штучка – Ярмольник. Талантлив? Бесспорно. Обаятелен? Ну о чем речь? Умён? А кто бы сомневается? Удачлив? Человек редкого везения. Только любой современный популярный актёр, что у нас на слуху, обладает всеми этими качествами и свойствами ещё и поболее Ярмольника. В чём же его личная самость? Не зная разгадки, предлагаю догадку. Весь менталитет Леонида, вся его творческая сущность и артистическая подноготная, по-моему, удивительно отвечают нашему мятущемуся времени. Именно он сегодня – герой нашего времени. Его неполных сорок лет во многом соответствуют тем последним годам, которые мы прожили в застое, в перестройке, в постперестроечном бардаке. Не только в буквальном содержании – тут никто из нас не выпадает из рамок быстротекущего времени, но – главное – в каких-то неуловимых обертонах, которые и выделяют его из массы себе подобных. Одно слово – уникум. Но, чтобы окончательно не увязнуть в скользких материях умозрительных заключений, хватаюсь за спасительные ветви конкретных событий из биографии Леонида. А вам, читатель, судить.

Родился на Дальнем Востоке, где служил его отец-офицер командиром мотострелкового батальон. Затем поездил с батей по всему Советскому Союзу: Ленинград, Москва. Львов… Во всех школах учился легко, без напряжения, но и без усердия. Родители мечтали видеть его инженером. Каждый по отдельности учитель надеялся, что Леонид пойдет в направлении его конкретного предмета. Сам Лёня любил литературу, но поступил во Львовский институт радиоэлектроники. Честно признаётся: чтобы не загреметь в армию, изнанок которой успел насмотреться. Год там проучился, затем решил попытать актёрского счастья в Москве. Но поскольку аттестат его лежал в институте и на руки никто его не выдал бы, пришлось Лёне заново одолеть 13 экзаменов. Сдал экстерном, почти все на тройки (до сих пор у него хранятся два аттестата о среднем образовании). Вот с этим «троечным» аттестатом и поступил в Театральное училище имени Щукина. Преподаватель Юрий Васильевич Катин-Ярцев рассмотрел в парнишке серьёзные задатки. Первокурснику предоставили комнату в общежитии ГИТИСа – там студенты-«щукинцы» занимали один этаж. Тогда же Лёня и познакомились со второкурсником Сашей Абдуловым. Сдружились они на всю жизнь. Всё делили поровну: и пьянки-гулянки; и творческие проекты; и хулиганничали понемножку; и прогуливали занятия; и подрабатывали, как могли; и бутылки чемоданами сдавали, потому что 50 рублей, присылаемых родителями, категорически не хватало. И влюблялись, конечно же. Все было вперемешку.

После «Щуки» Ярмольника зачислили в Театр на Таганке. Работал там восемь лет. Сыграл ведущие роли в таких спектаклях, как «Десять дней, которые потрясли мир» Д. Рида (Керенский), «Мастер и Маргарита» М. Булгакова (Азазелло), «Павшие и живые», «Час пик» Е. Ставиньского. В числе самых первых, ещё советских артистов, Ярмольник ушёл в свободное, автономное плавание, став самостоятельным, суверенным, хозрасчетным предприятием. Он и по сию пору, когда вы читаете эти строки, не состоит ни в каких штатах – ни театральных, ни кинематографических. Он функционирует по ещё не очень привычному для нас, но, поверьте, очень прогрессивному принципу самофинансирования: что потопала, то полопал; как попахал, так и взял. Или – не взял. Такое тоже бывает. Может быть, поэтому подавляющее большинство его коллег по цеху руками и зубами вцепились в штатные расписания при театрах и студиях, существующих на жидких субсидиях. Какие скандалы из-за этого обстоятельства прогремели во многих творческих коллективах, в частности, в родной для Лёни «Таганке»! Лозунги везде произносятся громкие, красивые, а подоплека кругом простая, как дышло: люди не желают расставаться с кормушками, ещё при застое сооруженными и обустроенными. Ярмольник рискнул и сейчас, как писал все тот же Инин, пьёт шампанское. А что вы хотели – единица, личность! Причём, в таком жанре, где нехватки этих самых личностей отродясь не наблюдалось.

– Лёня, я тут немного рассказал военным читателям о тебе, однако жанр моих публикаций в журнале таков, что обязательно требует диалога с избранным героем. Поэтому прошу тебя поработать со мной в паре, как за биллиардным столом. В первом вопросе я, наверное, не буду оригинальным и спрошу: ты "линять" из России не собираешься, ведь твои родители уже живут в Америке?

– Вот уж точно, оригинальности в твоём вопросе, как в Москве порядка. Что ж, я тоже изощряться не стану. По многим причинам. Вот одна из них. Я занимаюсь такой профессией, которая для меня возможна только здесь, в СНГ. "Там" я не могу понять их, они – меня, Я не знаю, отчего они плачут, отчего смеются. Никто так не "скушает" моего цыпленка, как бывший советский народ. Это не в осуждение ему сказано, наоборот. Здесь, поверь, меня очень многое не устраивает – это разговор отдельный – там очень много мне по душе, нравится. Жить там можно, и красиво жить – работать нельзя. А какая мне жизнь без работы? Потому артистическую свою карьеру я закончу там, где её начал: в России. Ну а что касается родителей. Мишаня, мой отец – подполковник запаса. За свою службу он хлебнул столько, что нам с тобой и не снилось. Но оставшуюся жизнь он рисковал потратить на