Лабинцы. Побег из красной России. Последний этап Белой борьбы Кубанского Казачьего Войска - Федор Иванович Елисеев

полком остается, конечно, Корниловский. Его офицерская семья сильнее Лабинского полка, это я знал отлично. Но 1-й Лабинский полк несравненно сильнее Корниловского и по численности, и по однородности казаков и офицеров. И я не хотел, чтобы наш заслуженно храбрый полк был бы в дивизии и в глазах Бабиева «вторым» по качеству.

Власть каждого командира очень велика в своем полку. И от командира полка зависит качество самого полка. Зная все это по опыту еще с чина хорунжего, будучи полковым адъютантом у командиров разных духовных и боевых качеств, я собрал всех офицеров полка и сказал им следующее:

– Мы идем в Грузию. Там будет переформирование нашей Кубанской армии. Нам надо отремонтировать полк. Я хочу командировать в Кутаис полковника Булавинова с достаточным авансом, чтобы закупить сукна для черкесок казакам на весь полк, которые пошьются уже в полковой мастерской. Надо экипировать полк, как было в мирное время. Офицеры получат черкески также от полка, бесплатно. Наш 1-й Лабинский полк должен быть лучшим в дивизии, каков он уже и есть! – закончил им.

Все офицеры были в восторге от этого плана. Подхватив мою мысль, они высказали желание иметь по две черкески – черную парадную и серую выходную – с соответствующими бешметами для них. Конечно – черные каракулевые папахи. Офицеры отказались получить черкески от полка, решив справить все на свои деньги. Началась запись у Булавинова – кому что заказать, приобрести. Тут же вносились деньги.

С переходом за Кубань мы не получали жалованья, а жили на авансы из полковых сумм. Когда я командовал дивизией, то обратился к командиру корпуса генералу Науменко – почему нет жалованья полкам? И он сообщил мне: военный чиновник, корпусной казначей, был командирован в Екатеринодар за деньгами. Получив их, возвращался в корпус, который был уже за Кубанью, где и попал в руки «зеленых» со всеми деньгами. В общем – в корпус он не вернулся. Деньги пропали.

Вследствие этого некоторые из офицеров не имели денег, а их командир полка в особенности. И как я был удивлен, когда офицеры внесли Булавинову из собственных сбережений около 500 тысяч рублей «керенками» и даже царских.

Мой экипаж пропал со всеми вещами. Я был «гол, как сокол». Вновь взял аванс и внес его Булавинову для личного своего обмундирования и, конечно, для Надюши.

Для обмундирования казаков выписал из полковых сумм 1 миллион рублей Донского казначейства. Весь полк ликовал.

Как беда, так и радость иногда приходят своей чередой. К этим дням в полку получен был приказ по Кубанской армии о производстве в следующие чины – за выслугу лет и за боевые отличия. Произведены:

1. Войсковой старшина Ткаченко – в полковники; 2. Есаул Сахно – в войсковые старшины; 3. Сотник Луценко – в есаулы; 4. Сотник Щепетной – в есаулы; 5. Сотник Козлов – в есаулы; 6. Хорунжий Меремьянин 1-й, раненый, эвакуирован в Крым – в сотники; 7. Хорунжий Косульников – в сотники; 8. Хорунжий Конорез – в сотники; 9. Хорунжий Копанев – в сотники. Остальных не помню.

В тот же день от генерала Науменко получено несколько десятков Георгиевских крестов и Георгиевских медалей для казаков, за бои у Садовой и у Кривянки. Вновь собрал своих помощников и командиров сотен, чтобы поведать им новую радость и к вечеру представить мне наградные списки на казаков, когда и будут розданы награды.

Офицеры разошлись. Но вскоре возвращается полковник Ткаченко и официально докладывает, что «господа офицеры полка просят наградить Георгиевской медалью IV степени с надписью «За храбрость» казака Надю».

Я принял это «за несерьезный доклад» своего активного помощника и отказал. Но не таков был Ткаченко – умный, настойчивый, принципиальный.

Стоя в положении «смирно», чем хотел еще острее подчеркнуть мне, что доклад его от лица офицеров полка есть строго официальный и продуманный, он внушает мне, что «Надя со станицы Кавказской находится все время с полком в строю, верхом на лошади она совершила поход. Надя ведь девочка, она несет столько лишений и всегда так весела и приветлива, что буквально бодрит нас всех».

Ткаченко сказал истинную правду. Но я ему ответил, что «казаки целых два года воюют, несут лишения, каждый из них достоин награды, и я не могу лишить казака медали, дав ее родной сестренке». Сказал и отпустил своего достойного и гордого помощника.

Удивленный Ткаченко ушел. А вечером, когда полк выстроился в пешем строю для получения наград, я увидел всех офицеров у порога своей квартиры. Полковник Ткаченко вновь доложил мне от лица «всех офицеров», которые шумно произнесли лишь одно слово: «Прос-сим!»

Моя щепетильность иногда идет мне во вред. В данном случае я еще более «закусился». Просили бы они за другое лицо – я согласился бы, но они просят за мою родную сестренку!.. И я, соблюдая честность души «не радеть родному человечку», наотрез отказал своим храбрым соратникам.

Надюша, стоя тут же, склонив свою головку, грустно слушала мои слова; она знала, что в нашей семье слова старшего брата – закон для младших.

Ткаченко, всегда правдиво резкий, как старший меня в летах и по производству в офицеры, даже пристыдил меня за несправедливость к сестренке, круто повернулся кругом, махнул рукой и пошел к строю полка. Спокойный полковник Булавинов удивленно сказал:

– И к чему эта щепетильность, Федор Иванович? Не понимаю я Вас. – И отошел.

Это была моя первая и единственная несправедливость к Надюше. Свою эту несправедливость к ней, что не наградил Георгиевской медалью, я понял только много лет спустя, когда Надюша была уже мертва. И понял за границей, насмотревшись «на человеческую правду», которая, в большинстве, бывает «кривда».

В помощь Булавинову был назначен сотник Михаил Копанев. Они выехали с крупным авансом на второй день. Все это оказалось впустую. За границей, в Париже, в 1925 году я встретил только Копанева. Булавинов с авансом остался в Тифлисе, который был занят красными советскими войсками в феврале 1921 года.

Черкесская земля. «Именные» пулеметы

Полку приказано отступить еще, к разъезду Головинка, что на речке Шахэ. На деревянном мосту через нее, на перилах, сидят два красивых, стройных молодых черкеса, интеллигентного вида. Они в бешметах и при дорогих кинжалах.

– Кто вы? – спрашиваю.

– Всадники Черкесской конной дивизии, – отвечают совершенно запросто, без всякой субординации, достойно, но вежливо и добавляют, что они «в гостях в черкесском ауле».

– Как?.. Разве здесь есть черкесские аулы? – удивленно спрашиваю их.

– А как же!.. Ведь это когда-то весь район был наш, черкесский, – отвечают они.