Страсть. Женская сексуальность в России в эпоху модернизма - Ирина Анатольевна Жеребкина

продуктами и одеждой, присылаемых не в качестве подарков, а в качестве материальной поддержки. Парадоксально, но на протяжении большей части жизни сестёр было наоборот: Лиля из нищей Москвы посылала Эльзе продукты в Париж. «Немедленно напиши, что тебе нужно. Все могу достать». Собственно, любовь к своим главным мужчинам периода 20-30-х годов (Брик, Маяковский, Краснощеков, Примаков) и была у Лили любовью к советской власти как к непристойному дополнению к новому искусству. Поэтому все мужчины в её жизни были физически заменимы, и только Примаков – который, будучи членом Высшего военного совета, «в чистом виде» воплощал советскую власть – не требовал наличия субститутов большого Другого (годы жизни с ним – единственный период в Лилиной жизни, когда она была верна мужчине, и у неё не было любовников). И дело не в том, что Лиля в отношениях с ним впервые испытала оргазм, а в том, что оргазм был вызван максимальным и прямым контактом не с конкретным мужчиной, а с самой властью, которая позволяла получить полноту наслаждения без всякого соотношения с законом. Лиля в таком контексте становилась как бы воплощением женского наслаждения в эпоху сталинизма – самой роковой и самой сексуальной женщиной СССР.

На вопрос о том, могла ли Лиля чувствовать себя виновной в этой ситуации (ибо, как мы помним, все известные женские сексуальные символы эпохи модернизма представлялись страдающими от чувства вины за обнаруженную сексуальность), можно попытаться найти ответ, обратившись к анализу Фрейдом биографии Достоевского. Фрейд объясняет эпилепсию Достоевского его самонаказанием за желание смерти отцу: желающий смерти отцу Достоевский в припадке эпилепсии сам становится временно мертвым. Когда же отец Достоевского действительно умер насильственной смертью и, тем самым, бессознательное желание писателя реализовалось, эпилептические припадки стали еще более сильными как выражение ещё более возросшего чувства вины. Но во время ссылки в Сибирь у писателя вообще прекратились эпилептические приступы. Почему, задает вопрос Фрейд? И отвечает, что когда наказание для писателя стало реальным физическим наказанием, то ситуация вины и самонаказания, проявляющаяся в виде эпилептических приступов, исчезла. Будучи реально наказан «отцовским»/царским политическим порядком через практики прямого телесного насилия, Достоевский выздоравливает и освобождается от чувства вины. Поэтому Лиля и люди из её салона, живущие в условиях постреволюционного террора и насилия над человеческим достоинством (голод и холод послереволюционных лет и т. п.), конечно же, чувства вины испытывать не могли: когда человек максимально подвергается физическому наказанию, чувство вины, если вновь обратиться к теории психоанализа, заменяет чувство страха как желание избегнуть физического наказания. Отсюда особые Лилины «греховность» и «наглость» (последние определения принадлежит не только Николаю Пунину, но и, независимо от него, Анне Ахматовой). В феминистской философии такая конструкция сексуальности, как уже было сказано, получает определение jouissance féminine. Парадоксально, но даже в условиях начатой в 60-е годы ХХ века идеологической травли по отношению к Лиле, она могла по-прежнему проявлять себя в качестве ничем не ограниченного субъекта желания – например, просить у того же Суслова, одного из главных организаторов травли, разрешения на обналичивание валюты в «Березке». И это в то время, когда хождение валюты в стране было запрещено законом и строго наказывалось уголовно. Однако Суслов ей это разрешает! И Лиля в результате всегда имеет на своём столе икру, крабов, шампанское «Вдова Клико» и многое другое. Женское желающее тело вынуждает отступить другого субъекта желания – советский тоталитаризм, парадоксальным образом признавший «наглое» женское желание, jouissance féminine достойным права на существование. По степени интенсивности это были желания одного уровня.

Сексуальность в условиях сталинского террора

а) Любовные письма как жанр

В ситуации сталинского террора Лиля Брик была той, кто воплощал собой перверсивную сексуальность этой аскетичной эпохи – подобно тому, как позже перверсивную сексуальность эпохи Перестройки воплотит знаменитый Чикатило. Лиля прошла три пика в реализации своей сексуальности – 20-30-е годы, когда её любовниками были известнейшие мужчины эпохи авангарда; конец 50-х годов – когда была опубликована их любовная переписка с Маяковским и Лиля оказалась в центре сексуально-идеологического скандала; и 70-е годы – когда у неё, восьмидесятилетней, были романы с Параджановым и Франсуа-Мари Банье. История Лилиной сексуальности присутствовала сначала в истории советской культуры через устные интерпретации (сплетни) о её бурной сексуальной жизни, а также в многочисленных литературных воспоминаниях, описывающих её эпатажные поведение и внешность (знаменитые глаза и волосы) – о Лилиной внешности почти одинаковыми словами писали Луи Арагон, Жорж Дюамель, Люк Дюртен, Диего Ривера, Теодор Драйзер, Виктор Шкловский, Николай Пунин, Борис Пастернак, Вениамин Каверин, Лидия Гинзбург, Лидия Чуковская, Рита Райт, Роман Якобсон и другие. К уровню наиболее скандальных сплетен уже 80-х годов относится её влюбленность в Параджанова, отвергшего её любовь, а также любовный роман с молодым французским писателем и драматургом Банье, которому было 29 лет, в то время как ей было 84.

Но кроме устной истории Лилиной сексуальности существует также и письменная история, зафиксированная в 65-м томе Литературного наследства, выпущенном в 1958 году, и вызвавшая громкий общественный скандал. Официально было объявлено, что письма Лили и Маяковского из тома 65 написаны «в развязном тоне, граничащем с цинической откровенностью» и «не представляют никакой ценности для исследования творчества поэта и удовлетворяют лишь любопытство обывательски настроенных читателей, поскольку эти письма приоткрывают завесу интимных отношений».[330]

Что больше всего шокировало в этих любовных письмах? Не любовь («небывалая любовь поэта», как её обозначала сестра Маяковского Людмила, главная соперница Лили Брик в спорах за материальное наследство Маяковского, которое после его смерти было поделено на две части: половина – Лиле, другая половина разделена на равные, а следовательно, меньшие части между мамой и сестрами Маяковского). Ибо в преданных огласке письмах, как оказалось, не было никакого любовного романтизма. Только безусловное подчинение со стороны Маяковского и различные просьбы, требования и приказы со стороны Лили, так же как и явное свидетельство того, что они втроем – Володя, Лиля и Ося – живут на «Володины» деньги. «Щеник! У-УУ-УУУ-УУУУ!…!…!… Волосит! Ууууу-у-у-у-у-у!!! Неужели не будет автомибильчита! А я так замечательно научилась ездить!!!…. Пожалуйста, привези автомобильчик!!!!!!!!!!!!!!!!! (рисунок кошечки)!!!!!!!!!!!!!!!!! (рисунок кошечки). Прежде чем покупать машину, посоветуйся со мной телеграфно, если это будет не Renault и не Buick. У-уууу-у-у……!…. Мы все тебя целуем и ужасно любим. А я больше всех». О Лилином меркантилизме говорят забота о чулках, пижамках, духах, розовых и черных рейтузах… С его же стороны в письмах нет ничего, кроме полной покорности этой женщине и совершенно наплевательского отношения ко всем и всему, кроме неё. Он скучает и в Америке, и