Петербург на границе цивилизаций - Александр Владимирович Тюрин

к смерти (называемого также «вторичным смесительным упрощением». Он на полвека на полвека опередил идеи О. Шпенглера о кризисе европейской цивилизации, и в статье «Грамотность и народность» написал о том, что она вступила на путь органического разложения и смерти; «цветущая сложность» для нее в прошлом, в эпохе Возрождения. И хотя тогда европейская цивилизация находилась в фазе колониальной экспансии, дальнейшее подтвердило слова русского философа – фашизм и либерализм передали власть в Европе в руки тупых исполнителей воли англосаксонского «глубинного государства». Ложь, привычка к эксплуатации Третьего мира, моральное уродство, русофобия, «культура отмены», экономический упадок разъедают европейское общество. О России Леонтьев писал, что она всегда развивалась как «цветущая сложность», как государство, стремившееся учитывать национальную, религиозную особенность тех или иных территорий, сочетая многообразие в единстве, как цивилизация, скреплённая русским народом, русским языком, русской культурой, русской православной церковью и другими традиционными религиями России.[168]

И, конечно, надо упомянуть Д. Менделеева, педагога по образованию (отделение естественных наук физико-математического факультета Главного педагогического института в Санкт-Петербурге), осмыслившего не только основы мироздания и создавшего Периодическую систему химических элементов, но и сделавший большой вклад в индустриализацию страны и определивший оптимальные пути развития русской цивилизации.

Как считал К. Леонтьев, николаевское царствование дало крепкую основу для развития русской мысли: «Все они (русские мыслители) роптали на этот строй, все они более или менее пламенно прилагали руки к его уничтожению; но как они, так и лучшие поэты наши и романисты обязаны этому сословному строю в значительной мере своим развитием».[169]

Феномен петербургской интеллигенции. Одержимость Западом

При Николае I фактически началось массовое производство специалистов в области гуманитарного знания. Император делал расчет на то, что они будут возрождать русскую национальную культуру — во время от Петра Великого до начала XIX в. та потерпела столь огромный ущерб, что еще немного и возрождать было бы нечего.

Сегодня трудно это представить, но спасать приходилось даже русский язык. Живой русский язык протопопа Аввакума и замечательный русский язык Пушкина и Гоголя были разделены более чем вековым языковым обмороком, когда для образованного класса родная речь стала практически чужой, применялась лишь для отдания приказаний «туземцам» (унеси-принеси), была замусорена иноязычными лексическими и грамматическими формами. И вот этот обморок наконец закончился. Волшебные перья Пушкина и Гоголя вернули яркость российской словесности, а вместе с тем язык ожил и заиграл, вернулся в обиход образованного класса и был очищен от иноязычного сора. Ученые вспомнили о традиционной русской культуре, из задавленного состояния вышла церковь.

Но гуманитарную среду стали поражать «идейные эпидемии», одна за другой приходящие с Запада, как ранее приходила оттуда чума. Словно в чашке Петри, достаточно было одного-двух «микроорганизмов» и вот уже вся поверхность питательного бульона покрыта свежей зеленой плесенью. Идеи масонства и французского просвещения сменялись идеями католического консерватизма и английского либерализма, вслед за тем идеями французского утопического социализма, а потом концепциями гегельянства, позитивизма, «научного коммунизма» и социал-дарвинизма.

Почти все они рядились в одежды «теории всего» и говорили об освобождении личности. Русские доверчиво впитывали то, что им несли западные учителя, не замечая отличия формы и содержания. Не понимая, чьей свободе служат эти доктрины, и за чей счет эта свобода будет осуществляться. Не осмысливая, что это исходит от западной цивилизации, которая колонизовала уже почти весь мир, превращая десятки стран в колонии и полуколонии, разрушая страны и культуры, истребляя и порабощая племена и народности.[170] Не ощущая, что все эти учения и доктрины служили идеологическим обеспечением для накопления западного капитала и разложения государств, которые ему мешали.

Возбудитель эпидемии все время менялся, постоянным оставалось лихорадочное возбуждение, которое он вызывал во многих российских умах. Идеи, созданные на Западе из прагматических нужд, у нас обретали фанатический оттенок, превращались в суррогат религиозной веры и вызывали острое желание немедленно смести якобы установленные государством препоны, дабы присоединиться к передовой Европе.

Специалисты в области гуманитарного знания обернулись интеллигенцией, которая в психологическом и организационном плане многое унаследовала от масонства и других тайных дворянских организаций. «Масоны и декабристы подготавливают появление русской интеллигенции XIX века, которую на западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют intellectuels», — определяет Бердяев.

«Мы мечтали о том, как начать новый союз по образцу декабристов», — свидетельствует Герцен об университетской атмосфере 1830-х, а уж его можно смело назвать идеологом интеллектуального предательства. Кстати, парижские ротшильды помогли ему реализовать на Западе билеты московской сохранной кассы, которые вообще не имели там хождения и обзавестись капиталом на новом месте жительства. Париж в июне 1848 встретил его массовыми расстрелами рабочих, жертвами которых стало 11 тыс. человек, но это нисколько не помешало «другу народа» заняться единственно только тем, что приносило доход – борьбой против русского государства.

У интеллигенции была та же психологическая зависимость от западных абстрактных идей, как у масонов, такая же отдаленность от «темной массы», которую нужно просвещать и которую нужно вести железной рукой к счастью, но с которой не нужно сливаться.

Именно тогда у российской и прежде всего петербургской интеллигенции возникает образ святого светлого Запада, приобщиться к которому мешает темное самодержавие и преданное ему простонародье. От реального Запада в этом мифе не было ничего.

Каждый российский либерал безусловно знал о Magna Charta (которая на самом была лишь актом, дарующим новые привилегии крупным английским феодалам). Хотя стоило бы ему, для расширения кругозора, ознакомиться с килькенийским статутом короля Эдуарда III, согласно которому колесовались живьем все англичане, которые носят ирландскую одежду, женятся на ирландках и дают своим детям ирландские имена.[171] Или с масштабами ограбления крестьянства, трансатлантической работорговли и ограбления колоний в той самой «цитадели свободы».

Российская образованная публика на самом деле была свежевыпеченной образованщиной, совершенно некритично впитывающей потоки красивых слов, идущих с Запада. По сути, идеологической жертвой западного капитализма – жестко экспансионистской системы.

Экспансия во имя повышения нормы прибыли постоянно требует новых ресурсов. Захваты требуют идеологического обоснования.

Зарождение концепции западного превосходства/исключительности относится ко времени крестовых походов. Происходил не только грабеж, вроде знаменитого разграбления Константинополя и Восточно-​Римской империи, но также увеличение дальности и интенсивности торговых связей и связанное с этим развитие торгово-​финансового капитала. А попутно близкое знакомство с талмудизмом, фарисейством, манихейством и прочими «прелестями» Ближнего Востока. Грубый франк или сакс, чей статус ранее держался только на умении быстро расколоть топором череп ближнему своему, обрел ближневосточное хитроумие, лицемерие, коварство, за которыми стояли совсем другие боги, не Иисус и его проповедь.