Моя настоящая жизнь - Олег Павлович Табаков

Как и у всякой семьи, у нас уже есть свой мартиролог. Вот уже много лет, как не стало Игоря Нефедова. Давно ушли из жизни Лена Майорова и Алексей Селиверстов. Для меня эти потери вполне равнозначны тому, как если бы я терял своих детей со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это – боль моего сердца…

Семь лет отнял у меня Гришин, семь лет!

Ох как много можно было сделать за эти годы… Уже делали первые шаги в режиссуре и Саша Марин, и Сережа Газаров – мы могли бы двигаться и работать в шесть рук! Эти ребята обещали развить мощнейшую скорость! Те большие, серьезные успехи, которых сейчас добился Марин в Канаде, – родом оттуда, из нашей первой студии…

Летом восьмидесятого года я не смог набрать курс в ГИТИСе только по одной причине – мне этого сделать не дали. Непонятно, кто конкретно, но известно, что распоряжение пришло из Министерства культуры, которому непосредственно подчинялся ГИТИС. Олегу Табакову запрещалось заниматься педагогической деятельностью.

Об этом инциденте сообщили некоторые европейские газеты. Но я не стал устраивать из ситуации, в которую попал, полыхающего пожара. Я уже говорил, что для меня положение диссидента никогда не было желанным, приятным и возможным. Да и глупо было бы видеть преуспевающего артиста в роли диссидента – как-то не вяжется одно с другим.

На мою беду откликнулись финны. Есть такая замечательная женщина в Финляндии – Рая-Синика Рантала. С ней мы познакомились, являясь выборными чиновниками в комитете дочерней организации ЮНЕСКО «Международный институт театра». В то время как на родине моему детищу не давали дышать, Рантала была проректором Хельсинкской театральной академии и пригласила меня к себе работать. В Хельсинки я провел полгода, преподавал и ставил с дипломниками «Две стрелы».

Спустя несколько лет Рая-Синика, талантливый и смелый режиссер, стала руководить муниципальным театром в городе Лахти. По ее предложению я поставил там три спектакля: «Обыкновенную историю», «Полоумного Журдена» Мольера – Булгакова и «Лисичек» Лилиан Хеллман. А когда она снова вернулась в Хельсинки, наша работа продолжилась в муниципальном театре столицы ставшей милой и родной моему сердцу Финляндии, где я поставил «Билокси-Блюз» Нила Саймона и «Неоконченную пьесу для механического пианино» Михалкова – Адабашьяна.

Рая-Синика Рантала – мой верный и надежный друг. Она практически первой узнала о событиях, которые перевернули потом всю мою личную жизнь…

В течение двух лет после гришинского «подвига» мы занимались тем, что играли спектакли вопреки всему: вечерами, ночами, в свободное от репетиций и спектаклей на основных местах работы время. Даже ставили новые, хотя и вынужденно «малоразмерные», «малонаселенные» спектакли, где участвовало мало актеров – ребята работали кто где, зарабатывая деньги на жизнь, и не всегда могли репетировать и играть в Подвале. Так появились две премьеры: спектакль «Жак-фаталист», поставленный Андреем Дрозниным-младшим по пьесе Дидро, который вдвоем играли Селиверстов и Никитин, и спектакль «Случай в зоопарке» Эдварда Олби в постановке Кирилла Панченко, где были заняты Хомяков и Никитин. Эти спектакли шли в Подвале и в 1981-м, и в 1982 году. Отчаянные попытки доказать прежде всего самим себе, что мы живы, что мы работаем вопреки тому, что нас уничтожают.

Спектакль «Пролетарская мельница счастья» была одной из наших последних попыток восстановить нормальную, полнокровную жизнь в Подвале.

Пьеса Виктора Мережко была забавной и по форме, и по содержанию. Мы с большим успехом прочитали ее на труппе, и Иосиф Райхельгауз приступил к репетициям. Из-за дефицита времени репетировали мучительно. А поскольку в спектакле было занято все население Подвала, то сразу выросла проблема – как собрать вместе, в одной сцене, артистов разных театров, коими уже являлись наши студийцы. Впрочем, мучения вскоре были вознаграждены, и спектакль все-таки вышел на зрителя, но в каком-то судорожном экстрасистолическом ритме. Вот тут-то и настал черед одного болезненного происшествия. «Пролетарскую мельницу счастья» захотели посмотреть мои финские коллеги. Они бывали, кстати, и на других наших спектаклях – сопредельная страна всегда внимательно относилась к маленькому театральному начинанию в центре Москвы. Но дело не в этом. В тот вечер, о котором я говорю, в Подвале собрался полный зал зрителей, состоящих в основном из финнов. Одну из ролей играла Мария Овчинникова, работавшая в ТЮЗе, и для того чтобы начать спектакль, нам было необходимо дождаться ее. Но вот пробило семь, потом восемь, потом девять часов, а Маши все не было. Ее просто-напросто не отпустили. В половине десятого мои нервы не выдержали этой казни, и я отменил спектакль. Так закончилась наша последняя попытка оторваться от земли.

С того момента и закончился полноценный, регулярный и систематический показ спектаклей в Подвале. Вот тогда я и отказался на общем собрании от художественного руководства Студией молодого актера, как мы называли нашу подвальную мечту…

Следующий энергетический всплеск подобного масштаба состоялся лишь через несколько лет – на дипломных спектаклях моей второй студии.

Подвалу быть!

Спустя год после «запрета на профессию» Вадим Петрович Демин, ставший к тому времени ректором ГИТИСа, предложил мне набрать курс очень странной формы – «вечернего очно-заочного» актерского образования.

Сам курс получился непростым – и по сюжету, и по обстоятельствам его формирования.

Набирать студентов мне предложили не в июне и не в июле, а во второй половине сентября 1981 года, когда везде уже начались занятия и наиболее интересных абитуриентов вузы уже отобрали. Это не могло не сказаться на результатах моей селекции: из двадцати четырех человек в конце года я оставил всего двоих. Одной из этих двоих была Дуся Германова.

В 1982 году в ГИТИСе мы получили статус «нормального» курса дневной формы обучения, а мне пришлось добирать новичков.

Во вторую студию пришли Марина Зудина, Надя Тимохина, а с половины второго курса, в восемьдесят четвертом, к ним присоединились три студента из Школы Малого театра: Алексей Серебряков, Сергей Беляев, Сергей Шкаликов и приехавший из Амурской области Саша Мохов. Весьма заметные на курсе индивидуальности. Включая Дусю Германову, все эти ребята и составляли костяк курса. Многие из них и сейчас успешно работают в Подвале.

Особенность обучения второго выпуска заключалась в том, что вчерашние мои студенты – Андрей Смоляков, Сергей Газаров, Леша Селиверстов, Саша Марин – сами стали преподавать. Они и были основным педагогическим ядром, обучавшим молодых. Я видел, с каким интересом и увлеченностью мои вчерашние студенты занимались с новобранцами. Но дело не только в их энтузиазме, а в том, что не прерывался «серебряный шнур», и между мною, уже пятидесятилетним, и школьниками-студентами