Традиции & Авангард. №4 (11) 2021 - Литературно-художественный журнал

Пять лет назад редактор альманаха «нового украинского андеграунда» заказал мне сделать интервью с Гоголем, но тот не пришел на условленное место. Его напрасно ждала бутылка…

Видимо, в 1993 году его мнение интересовало окололитературную публику. В 1998-м оно не влияет на творческую погоду: миновал звездный час. Но как тип это ценный кадр, достойный главы в книге о неформальных течениях молодежи в Днепропетровске 80-х и 90-х годов, сопоставимый с Татьяной Мазуркевич или Димой Десятериком.

Исторический Гоголь – человек, и поговорил бы с ним в троллейбусе, но не оказалось под рукой диктофона и свободного времени.

В ночной сон уходил под беседу с модельером Андреем Бартеньевым по ТВ, он нес чепуху о российском флаге, и ни в какие ворота его авангардные прогоны не лезли.

12. Мама и милиция

Ирина Михайловна Никитина читала лекцию по зарубежной литературе XX века, которая девяносто лет назад взрывалась на интеллектуальных полях Европы хищными сенсациями, отдаваясь ответными книгами, журналами, поэтическими направлениями в России.

Почему-то я отстраненно внимал словам преподавателя. Носом клевал буквы, точней, шариковой ручкой в печатном виде печально выводил их в клетчатой тетради, снабжая реальность бытия художественным содержанием. Именно сырьем, сырой нефтью, которую спустя лет пятнадцать или двадцать надо будет обработать в могучее топливо для движения в бессмертие и вечность. Если всё пойдет по идеальному сценарию.

Фантастическим громом рухнул в аудиторию душераздирающий звонок – лента закончилась, и студенты высыпали в коридор. Как пестрые колеса, унеслись по этажам или, как фантики, осели в углах что-то пересуживать, бить козырями авторитетные доводы старших.

Меня на ходу остановил Владимир Буряк, он будто очнулся – выполз из-под завала подсознательных рифм и образов, проделывающих свою работу помимо воли в режиме автоматизма.

– Сашко, я тоби прынис деяки номеры часописа «Артикль».

И что тут молвить? Учтивое «дякую», взять экземпляры, понять – это мой билет в салон Людмилы Селищевой. Начитавшись Марселя Пруста, я предполагал, что поэтический салон – толпа аристократов, которые говорят и о предметных вещах. Имеют возможность в печать двинуть кое-какие сочинения. Буряк открыл мне дверь в это сообщество, но реальность ничего и близкого не имела с парижским эстетизмом. Салон – это просто фигура речи.

Я кивнул Буряку в знак благодарности и по цепи ассоциаций вспомнил о своем долге, почему бы и его не вернуть? Достаю из пакета увесистый второй том «Украинского слова», ловлю Антона Панкевича, пребывающего в дремотном спокойствии.

– Спасибо за хрестоматию. Жаль, что с ее страниц брызжет ядовитая слюна русофобии. Но раз такие отравленные звезды зажигают на Украине, это кому-нибудь нужно: предателям, ультранационалистам, западным агентам, но не мне и не лучшим друзьям, которые, заглянув в оглавление, раскусили бы на раз, кто все эти Олены Телиги, Стефаники. Узорно пишут, но вредно читать.

А писать очень даже хотелось: водопадом недавних впечатлений топить бумажные листы. Много-много предложений, абзацев, импульсивных периодов изливал в тетрадку, и что в итоге? Стержень исписался. Попросил Александра Гусева стерженек одолжить, а он целую ручку сунул да забыл после занятий забрать: инструмент профессиональный нырнул в изгиб брошюры желтой…

Лилия Темченко – заместитель декана – объявила мне и нескольким однокурсникам о необходимости поставить прививку от дифтерии. В 1996 году я открыл дверь квартиры официальным людям, и мне сделали укол, выбора не было. В ультимативной форме приказали подставить плечо под шприц. На краткий миг погасло соображение, мир накрыли зеленые сумерки, по руке табуном пробежались голодные муравьи, срывая кожу одичавшей лавиной. Вакцина украинского производства в крови подобна смерти. Ах, зачем запретили доставку и распространение братских российских лекарств?

Дабы отвлечься от проблем и ритмов современности – сосредоточился в чтении. Наконец-то и Перси Биши Шелли – лирика его последних лет и поэма «Королева Маб» показались чудесными. Видимо, на контрасте с томом «украинского слова» (чуть «сала» не сказал). Хотя, может, и мотивы народного самосознания транспортировались по мостам бродячих сюжетов. Наверное, противоречий все-таки не было: английская ли поэзия или украинская. Качество не подкачало. Вроде бы.

С осени прошлого года я познакомился с молодыми поэтами, которым нет и восемнадцати: Сергеем Теслей и Сергеем Быковым. Встретился с ними на музыкальной бирже. Их заинтересовали выпуски моего «Вольного Листа».

Они звонят по телефону и делятся сказочными планами, образец им – двадцатые годы советского времени, когда множество течений кроили карту поэтического пространства русского языка. Тесля тяготеет к экспериментам в области постмодерна, когда может пострадать не только он сам, но и сопредельные люди. Быков настроен на волну песен «Гражданской обороны» и футуризма, более равновесен. Эти ребята в самом начале пути. Но захотят ли стать поэтами? Изберут иные реализации: музыку, видеосъемку, театральную режиссуру, актерство – да мало ли чего. Боюсь, что системно помочь им не смогу. Ещё и сам не знаю, куда поведут меня дневниковые тропки.

Еще до прихода в университет рано утром гостил у Стаса Зимогляда (поэт, неформал и тусовщик) – с этого и следовало бы описывать день. Мы ударились в ностальгию: какие наши годы! Вспомнили, как помянули Виктора Цоя в центре Днепропетровска во дворике неподалеку от известного в СССР кафе «Карабах». Взобрались на опасную крышу, нависшую над беседками детского сада. В наших руках были бутылки: несколько винных и одна «мицного казацкого напия».

Разумеется, выпивали увлеченно в пропорции экстремальной: так, словно в горле булькали не высокие градусы, а плескалась обычная вода из-под крана. Набрались до дальше некуда. Окружали нас девушки, побуждали на подвиги.

Одну из них я усадил на колено и неловко повернул голову, из несдержанного рта что-то оборвалось вниз. Ужаснулся до такой степени, что и гибель не казалась чрезмерной.

Кошмар длился долго – шатаясь, мы переместились в кафе «Пингвин». Там уже сил не осталось. Упал я под витриной как подстреленный. Стас шевелился где-то рядом. Нас задержала милиция – отвезла в участок. Мне пятнадцать лет, ему – восемнадцать. Он умудрился выйти на своих двоих. Меня парализовало, и как только больно ни колотили милиционеры, сознание витало над телом, от жестких тычков чувства не возвращались.

За мной приехала мама. Под нос ворвался спазматический эффект нашатыря, какие-то проблески затеплились в мозгу. Она заплатила большой штраф и увезла меня домой. Три, а может, четыре дня провалялся я в постели, блуждая по мирам беспредельного мрака и оглупления. Мама и милиция спасли мою жизнь.

Почему я появился у Зимогляда? Его брат Игорь работает на радио. Нужно было показать наметки передачи к 8 Марта. В ранний час его не застал, а вечером увидел картину: Игорь