Грёзы о воздухе. Опыт о воображении движения - Гастон Башляр

внимания поэтическому ликованию, всевозможным формам счастья от говорения – будь то плавного, быстрого, крика, шепота или бормотания… мы встретим невероятное разнообразие типов поэтического дыхания. Мы увидим, как действует регулируемая экономия дыхания, счастливое распределение говорящего воздуха, как все это выражается в силе и плавности, в поэтической ярости и в поэтической нежности. Таковы, по меньшей мере, легко дышащие стихи; таковы, по крайней мере, поэмы, которые могут служить прекрасными динамическими схемами дыхания.

Стоит произнести некоторые слова, стоит даже их прошептать, как в нас утихнут все тревоги. Когда в стихотворении они умело сочетаются в своей «воздушной истинности», оно порою может служить чудесным транквилизатором. Даже в стихе суровом и героическом сохраняются запасы дыхания. Речи они придают краткость слогов, повелевающую вибрациями длительности, а избыточной силе – непрерывность. В поэзии струится тонизирующий воздух, материя бодрости. Любая поэзия – не только декламируемая, но и читаемая в молчании, – как вскоре посоветуем читать ее мы, находится в зависимости от этой изначальной экономии дыхания. Как только самые разнообразные типы воображения – связанного ли с воздухом, с водой, с огнем или с землей – переходят из грез в стихотворение, они становятся причастными воздушному воображению в силу, так сказать, инструментальной необходимости. Ведь человек – это «звуковая труба». Человек – это «говорящий тростник»[397].

II

Наш добрый наставник Шарль Нодье многократно поддавался соблазну вывести за пределами исторического знания этимологию, основанную на работе голосовых органов, в высшей степени «действующую» этимологию, которая позволила бы нам уловить активное озвучивающее движение прямо в нашей ротовой полости. Эта действующая фонетика воспроизводит по своему онтогенезу филогенез, о котором говорится в ученых книгах. В «Критическом обзоре словарей французского языка» (1828) Нодье, в частности, приводит воображаемую этимологию слова âme (душа) как идею «скорее изобразительную, нежели обоснованную». Он занят поисками ее «мимологизма»[398], т. е. совокупности анатомических и дыхательных условий, которые нужно соблюдать при физиологической имитации, выполняемой говорящим лицом. На примере одного-единственного слова âme мы увидим, как эта мимическая этимология способствует тому, что мы наделяем глубоким смыслом голосовой жест, производя его «воздушное осмысление».

Так пусть же ученые говорят нам, что слово âme представляет собой стяжение латинского anima в результате того детерминизма артикуляционной лени, который во многих отношениях является детерминизмом фонетической эволюции. Попробуем пережить это слово, как переживаем мы его, когда клянемся любить «всей своей душой», любить «до последнего дыхания». Попробуем пережить его «дыхательно». И тогда оно предстанет перед нами как мимологизм полного выдоха. Если мы произнесем слово âme во всей полноте его воздушной сущности, с убежденностью в воображаемой жизни, в надлежащее время, когда мы согласуем это слово с дыханием, мы убедимся, что оно обретает свой точный звучащий смысл лишь по окончании выдоха. Чтобы наделить выразительностью слово âme, использовав запасы воображения, необходимо задействовать последние резервы дыхания. Это одно из тех редких слов, которые завершают собою выдох. Чисто воздушное воображение всегда стремится поставить его в конец фразы. В этой воображаемой жизни дыхания наша душа – это всегда наш последний вздох. Это капелька души, воссоединяющаяся с мировой душой.

Чтобы лучше это прочувствовать, попытаемся всю свою суть вложить в молчание – будем слушать только свое дыхание – станем воздушными подобно своему дыханию – не будем издавать шумов, кроме дыхания, легкого дыхания – будем воображать лишь слова, образующиеся при нашем дыхании… Когда нас покидает душа дыхания, мы слышим, как произносится слово âme. Закрытое а (â) – гласный вздоха, слово âme «накладывает» чуточку звучной субстанции на выдыхаемый гласный, малую толику текучей материи, наделяющей реализмом последний вздох…

И вот это качество крайней степени выдоха, которое мимология закрепляет за словом âme, возможно, легче будет понять, если мы пожелаем как следует поупражняться в ощущении любопытной дыхательной диалектики слов vie (жизнь) и âme.

Так попытаемся же согласовать свой слух, свой грезящий слух, с этим беззвучным внутренним голосом, с этим чисто воздушным голосом, с голосом, который звучал бы приглушенно, даже заставив вибрировать голосовые связки и которому для говорения необходимо лишь дыхание. При такой полной покорности воздушному воображению мы услышим, как в самом дыхании – даже перед тем, как о них помыслить, – произносятся два слова: vie и âme, vie на вдохе, âme на выдохе. Vie – это слово вдоха, âme – слово выдоха.

В упоении воздушным воображением, делая упор именно на его космической роли, в двойственной мимологии слов vie и âme мы можем найти воображаемую тему дыхательных упражнений. Вместо того чтобы дышать «безымянным» воздухом, мы будем вбирать в себя полной грудью слово vie и плавно отдавать вселенной слово âme. И тогда дыхательные упражнения перестанут быть «включением» машины, управляемой руководством по гигиене, и станут функцией жизни вселенной. В таком случае день, ритмизованный вдохом-выдохом vie – âme, vie – âme, vie – âme, сделается вселенским днем. В хорошо себя чувствующей вселенной живет поистине воздушное существо. Между вселенной и дышащим существом такие же отношения, как между «здоровьем составляющим» и «здоровьем составляемым». Прекрасные образы воздуха наделяют нас жизненной силой.

А теперь, если читатель пожелает признать приоритет воображаемого над реальным, как без колебаний делаем мы, он будет лучше подготовлен к уразумению мимологической фонетики, изъясненной Шарлем Нодье в ее деталях. Так, значит, речь идет о слове âme? Вот что пишет Нодье: «В формировании этого слова губы чуть приоткрываются, чтобы “проронить” дыхание, но тут же без усилия падают одна на другую». А как насчет слова vie? Здесь полностью противоположная мимология: губы «плавно отделяются друг от друга, как будто вдыхая воздух».

В нашем комментарии мы удовольствуемся тем, что продвинемся на шаг дальше Шарля Нодье. Если читатель проследует за нами этим путем, он поймет, что в ритме vie – âme губы могут даже оставаться неподвижными. И тогда поистине заговорит дыхание, тогда дыхание станет первым феноменом молчания сущности. Слушая это безмолвное или полуговорящее дыхание, мы поймем, насколько оно отличается от совершенно молчаливого молчания со сжатыми губами. Как только просыпается воздушное воображение, заканчивается царство закрытого молчания. И тогда начинается молчание дышащее. Тогда начинает царствовать «открытое молчание», царство его вечно…

III

Если бы наши замечания о воображении дыхания можно было обобщить, то нам представляется, что они привели бы к формулировке стиховых дыхательных правил, весьма отличающихся от правил скандирования. Точнее говоря, эти два вида правил проявили бы себя как взаимодополнительные. Скандирование выражалось бы в виде ритма, а «пневматология» стиха – как диапазон голоса. Стих сразу обрел бы и количественное, и объемное измерение. Он жил бы то раздувающейся,