Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел

опора для поддержания здорового и стабильного общества. Обе эти точки зрения были подкреплены теоретической поддержкой Руссо, а также убежденностью в том, что «вера в божественность и бессмертие души» необходима для «морального пыла», который Робеспьер предпочитал в качестве альтернативы разуму. В результате осуждение Робеспьером тех, кто выступал за дехристианизацию французского общества, было, вероятно, чрезмерным, а Праздники Разума он назвал «смешными фарсами», организованными «людьми без чести и религии». 21 ноября 1793 г. Робеспьер заявил в Якобинском клубе, что народная вера в Высшее Существо делает религию намного выше атеистических притязаний будущих и настоящих аристократов.

Робеспьер, что оказалось одним из его последних преступных деяний, уговорил Национальный конвент устроить то, что стало праздником Верховного существа. В речи, произнесенной 7 мая 1794 г., он обрисовал «отношения между моральными и религиозными идеями и республиканскими принципами». Центральная тема заключалась в том, что «истинным жрецом Верховного Существа является сама Природа, ее храм — Вселенная, ее религия — добродетель, ее праздники — радость великого народа, собравшегося под ее взором, чтобы завязать сладкий узел всеобщего братства и воздать [Природе] почести чистыми и чувствующими… сердцами». Закончив выступление, конвент послушно постановил, что «французский народ признает существование Высшего Существа и бессмертие души», а затем распорядился устроить 8 июня 1794 г. праздник Высшего Существа. Робеспьер был избран президентом съезда всего за четыре дня до церемонии, чтобы играть центральную роль в ее проведении.

Сам фестиваль был организован настолько детально, что лишен всякой спонтанности и импровизации, которыми хотя бы в какой-то степени обладали другие фестивали. На Марсовом поле была сооружена гигантская символическая гора с вездесущим деревом свободы на вершине. Массовое шествие, возглавляемое Робеспьером и другими депутатами Национального конвента (многие из которых участвовали в празднике не слишком охотно), двинулось по улицам Парижа к месту проведения фестиваля. К моменту начала короткой речи Робеспьера о славе и трудностях Божьего дела на земле собралась огромная толпа. Неся факел, символизирующий свет, исходящий от деизма, Робеспьер поднялся на «отвратительный образ атеизма», который он зажег. Когда оно сгорело, открылась статуя, изображающая «истинную философскую мудрость». Затем Робеспьер произнес вторую речь, в которой назвал атеизм «чудовищем», которое короли «извергли на Францию». Эти выступления сопровождались музыкальными композициями, написанными специально для этого случая, и гимном, составленным настолько просто, что все присутствующие могли присоединиться к пению.

К 1795 году Национальный конвент назначил пять ежегодных праздников: 21 января (казнь Людовика XVI), 14 июля (штурм Бастилии), 27 июля (падение Робеспьера), 10 августа (низложение короля) и 22 сентября (провозглашение республики). В октябре были добавлены пять «праздников нравственности», посвященных «молодости, старости, супругам».

Однако в этих мероприятиях не было того народного пыла и энтузиазма, которые были характерны для предыдущих торжеств, в которых, казалось, так эффектно проявилось принятие народом «Всеобщей воли»».

К этому моменту многие депутаты пришли к неохотному выводу, что общество не может функционировать в отсутствие сословных, профессиональных и политических различий. Утопическое устранение этих различий (например, путем всеобщего ношения кокарды, унификации личного костюма, терминов обращения, обязательного участия в общественных ритуалах) выявило дисциплинированный режим, в котором политическая и социальная чистота торжествует над эффективным направлением общественно-политической деятельности. В результате они пришли к убеждению, что для выживания Франции необходимо принести в жертву политическую и социальную чистоту. После падения Робеспьера революционное правительство перестало делать «радикальные призывы к народу», а символы его силы, такие как образ Геркулеса, были заменены «абстрактными, арканно-аллегорическими и… загадочными» эмблемами. Примерно через шесть-семь месяцев элитарная экстравагантность в демонстрации и потреблении модной одежды и изысканной пищи открыто попирала принципы якобинского аскетизма по всему Парижу. На улицах «щеголи среднего класса, копировавшие одежду прежней придворной знати, [щеголяли], как павлины». Известные как «москадины», они нападали на тех, кто носил одежду, предпочитаемую якобинскими санкюлотами, вырубали деревья Свободы, выли во время театральных представлений, которые им не нравились, и захватили несколько парижских кварталов. 9 ноября 1794 г. они ворвались в зал заседаний якобинцев, разбили окна и избили тех, кто там оказался. Через два дня Национальный конвент закрыл зал заседаний навсегда. Примерно в то же время Национальный конвент счел необходимым отдать приказ о посадке деревьев Свободы во всех тех коммунах, где они исчезли по причине небрежности или вандализма, а также наказать тех, кто намеренно уничтожил деревья.

В представлении Руссо «народ» — это жители небольшого города, которые признают друг друга равными и непосредственно участвуют в политике на общей территории. Во время Французской революции, конечно же, не было возможности проводить политику таким образом. Однако эта идея сохранила свою силу по трем причинам. Во-первых, революционная элита, включая якобинцев, жирондистов и всех остальных, кроме роялистов, поддерживала идею «народа» и его «общей воли» как источника политической легитимности. Когда жирондисты отождествляли «народ» с «нацией» и рассматривали национальный законодательный орган как проводник общей воли, они признавали невозможность прямой народной демократии. Якобинцы, включая Робеспьера, напротив, рассматривали народ Парижа как реестр, в котором можно прочесть подлинные и естественные добрые инстинкты не испорченного народа. Парижский народ не мог напрямую управлять Францией, но он мог принуждать тех, кто в противном случае нес бы эту ответственность.

Вторая причина, по которой концепция Руссо оказывала сильное влияние, заключалась в том, что существовали амбициозные и талантливые политические лидеры, которые понимали, что народ Парижа может стать независимым и значимым источником власти вне официальных политических институтов. Реализуя свои политические амбиции, эти лидеры использовали и тем самым укрепляли риторические шибболеты, которые депутаты Национального собрания почитали как идеологические принципы, но часто отвергали как каноны практической политики. Эти принципы не позволяли Национальному собранию использовать военную силу для защиты собственной святыни, когда народ вторгался в его пределы. Последняя и, возможно, самая важная причина заключалась в том, что жители Парижа сами купились на концепцию Руссо, причем настолько, что в нескольких важнейших случаях они, возможно, спасли революцию. Привезти короля и королевскую семью в Париж из Версаля, например, они превратили довольно неопределенный политический тупик в революционное доминирование в Национальном собрании.

Санкюлоты — это те, кто не носил бриджей, которые носили представители среднего и высшего классов, кто работал руками, чтобы заработать на жизнь, и кто, хотя большинство из них были грамотными, не имели формального образования. Согласно «Революции Парижа», ведущей якобинской газете, идеальным членом санкюлотов был «патриот, сильный духом и телом… Он противоположен [самодовольству] и не любит тех, кто таков… [республиканец… у которого есть только одна страсть, любитель порядка и равенства, независимости и братства». Но это был идеал, который редко встречался в социальной и политической реальности революционного Парижа. Хотя по социальному