Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел

2 июня, лидеры парижских секций мобилизовали около 80 тыс. человек, которые окружили Национальный конвент и потребовали немедленного ареста ведущих депутатов-жирондистов. Отряды Национальной гвардии (подконтрольные секциям) развернули пушки и заставили депутатов вернуться в зал, когда те попытались покинуть его. Санкюлоты вновь вторглись в конвент, нападая на депутатов в проходах и занимая их скамьи. Осада продолжалась несколько часов, пока, наконец, Национальный конвент не принял решение об аресте депутатов-жирондистов, большинство из которых все еще находились в зале. После этого голосования Пьер Верньо, один из тех, кого было решено арестовать, предложил «Конвенту выпить стакан крови, чтобы утолить его жажду».

5 сентября 1793 г. народные лидеры, воспользовавшись властью Парижской коммуны, закрыли рабочие места в городе, чтобы освободить людей для очередного штурма Национального конвента. При официальной поддержке якобинцев тысячи людей пошли на съезд и ворвались в зал заседаний. Один из их лидеров, Пьер Гаспар Шометт, объявил о своей цели: «Законодатели, огромное собрание граждан, собравшихся вчера и сегодня утром… сформировало только одно желание… Оно заключается в следующем: Наше пропитание, и чтобы получить его, применяйте закон!». В частности, они требовали принятия чрезвычайного военного и экономического законодательства, которое позволило бы вновь созданным «революционным армиям» прочесывать сельскую местность в поисках тех, кто припрятал продовольствие или питает непатриотические настроения. Прибывшая позже в тот же день делегация Якобинского клуба во главе с Робеспьером и в сопровождении представителей всех сорока восьми парижских секций потребовала предать суду заключенных жирондистов. Депутаты удовлетворили большинство их требований, в том числе и требование якобинцев, чтобы съезд «сделал террор порядком дня». Однако съезд отказался предоставить гильотину на колесиках для каждой из вновь созданных «революционных армий».

Через год, во второй половине марта 1795 г., парижане как минимум пять раз выходили на демонстрации к Национальному конвенту. 1 апреля тысячи санкюлотов вновь ворвались в зал, требуя «хлеба и Конституции 1793 года», а также освобождения монтаньяров, арестованных после отпадения Робеспьера от власти. После прибытия на место событий Национальной гвардии демонстранты были легко разогнаны. Это был пролог к одному из последних массовых восстаний в Париже, в ходе которого 20 мая 1795 г. санкюлоты вновь ворвались в Национальный конвент. На этот раз они несли на пике голову одного из депутатов, пытавшегося помешать им войти в зал. Затем один из демонстрантов приказал депутатам «убираться отсюда; мы сами будем действовать как Конвент». В течение одиннадцати часов те санкюлоты, которым удалось протиснуться в зал, томили депутатов своими ставшими уже привычными требованиями хлеба и конституции 1793 года. Однако они более или менее мирно разошлись после того, как на соседних улицах появились регулярные войска и отряды Национальной гвардии.

На следующий день тысячи санкюлотов вновь вышли к Национальному собранию и ворвались в зал. Хотя они, как и прежде, пытались запугать депутатов, чтобы те удовлетворили их требования, они снова ушли, не добившись ничего существенного. Однако в ответ Национальный конвент окружил центр восстания — Фобур Сент-Антуан — войсками и арестовал тысячи причастных к протестам. Несколько десятков человек, включая тех, кто убил депутата 20 мая, были отправлены на гильотину. Шестьдесят один депутат от монтаньяров был исключен из конвента, шестеро из них были судимы за измену, признаны виновными и приговорены к смертной казни (четверо покончили с собой перед гильотиной).

4 октября 1795 г. против Национального конвента выступила удивительно широкая коалиция монархистов, католиков и санкюлотов. Требуя новых выборов и наказания участников террора, 25 тыс. человек, включая отряды Национальной гвардии, контролируемые секциями, прошли маршем по улицам Парижа. Хотя роялистские симпатии, вероятно, двигали большинством демонстрантов, они также мобилизовались под лозунгами прямой демократии, напоминавшими о более ранних демонстрациях, предшествовавших отходу Робеспьера от власти. Их встретили вооруженные якобинцы, отряды регулярной армии и артиллерийские батареи под командованием Наполеона Бонапарта. После того как переговоры между демонстрантами и защитниками конвента сорвались, наполеоновские пушки открыли огонь по восставшим, и бой между этими более или менее равными силами продолжался в течение семи часов. В ходе боя погибли сотни людей.

В целом Французская революция не отличалась чрезвычайной жестокостью. Однако и массовые казни в провинциях, и проезд телег по улицам Парижа, везущих приговоренных к гильотине, были зрелищными событиями, в которых само представление стало фундаментальной чертой революции. Шама, например, пришел к выводу, что «насилие было не просто досадным побочным эффектом, от которого просвещенные патриоты могли выборочно отвести глаза, оно было источником коллективной энергии Революции. Именно оно делало революцию революционной». Далее он говорит, что это насилие было отчасти продуктом «антикапиталистической, антимодернистской ярости», которую он описывает как «Руссо с хриплым голосом и отточенным до кровавости нетерпением». Но психологическая интерпретация Шамой привлекательности насилия для масс, вероятно, инвертирует связь между казнями без суда и следствия и идеологией революции. Революция не просто, если это вообще возможно, освободила массы и революционных лидеров от запретов, когда они расправлялись с теми, кого считали своими врагами. Революция, напротив, санкционировала политическое убийство, поскольку уничтожала тех, кто не был спонтанно, подлинно и безоговорочно предан реализации Общей воли. Стремясь к руссоистскому тысячелетию, казни представляли собой очищение политического тела, в котором второй шанс доказать свою состоятельность как гражданина предоставлялся редко. И даже если второй шанс появлялся, многие осужденные отказывались им воспользоваться.

Шама также определил, что «основная проблема революционного правительства» заключается в «попытках управлять народным насилием от имени государства, а не против него». Это, безусловно, относилось к Робеспьеру и его союзникам-якобинцам, но в основе этой проблемы лежало еще более трудноразрешимое противоречие между, с одной стороны, легитимирующей революцию доктриной прямого, неопосредованного выражения общей воли и, с другой стороны, — административные нужды, связанные с управлением страной с населением около 28 млн. человек. Во время Французской революции народное насилие было демократией в рамках руссоистской концепции, как в теории, поскольку только «народ» мог достоверно выразить всеобщую волю, так и на практике, поскольку кровь, пролитая народом, спасла революцию в несколько критических моментов, например, при штурме Бастилии. Народным насилием нужно было управлять, потому что его нельзя было устранить.

Если исходить из того, что декларация принципов и/или официальная конституция являются необходимым элементом создания современного государства, то с 1789 г., когда была принята Декларация прав человека и гражданина, до 1870 г., когда была создана Третья республика, французское государство создавалось по меньшей мере двенадцать раз. Хотя за последние полтора столетия новые документы стали разрабатываться все реже, тем не менее было принято три новых конституции. Ни одна из них, включая нынешнюю, не разрешила неизбежного противоречия между (мифическим) суверенитетом Всеобщей воли и реальностью, требующей представительных политических институтов в условиях современной демократии.