Женщины Гоголя и его искушения - Максим Валерьевич Акимов

русского общества (в данный момент «Выбранные места…» ещё не вышли в свет, авторитет Гоголя ещё очень высок), так вот от Николая Васильевича ждали оценок того явления, пробуждение которого олицетворял собой Бакунин. Гоголь же до поры молчал. До «выбранной» поры.

Молчание Гоголя по поводу животрепещущего вопроса актуальной политики, казалось странным для многих, в частности для Тургенева. Бакунин же обретал всё более шумную и скандальную известность в Европе.

Здесь, в нашей книге, необходимо проиллюстрировать биографию Гоголя бакунинскими событиями. Дело в том, что в контексте того разговора, который нам с нелёгким чувством ещё придётся вести в последних главах, иллюстрация эта понадобится, поскольку она поможет обозначить кое-что, дать необходимый оттенок.

Бакунин и сам по себе очень интересен, однако по понятным причинам в этой книге нет возможности подробно говорить о бакунинском феномене, но хоть несколько слов сказать надо, затронув, помимо бакунинской, и другую нелёгкую тему прошедшей истории, не прекратившую, однако ж, оказывать влияние на современность.

Так вот, Бакунин, в тот момент (середина 1840-х гг.) всё более и более приобретавший репутацию «мотора» бунтарских настроений, то есть идеолога той концепции освобождения, которая была несовместима с фактом существования европейских государств в их прежнем виде (и в том числе Российской империи), сначала обосновался в Германии, затем осел в Париже, участвуя в подготовке почвы для революции, что начнётся уже скоро. В адрес России он говорил нелестные вещи, к тому же сочувствовал подавленному Польскому восстанию, не скрывая этого.

Хотя справедливости ради нужно заметить, что немало представителей тогдашней русской интеллигенции, в том числе не являвшихся бунтарями, так или иначе находили в себе нотки сочувствия «угнетённой» Польше. Нынешние биографы даже у Гоголя откопали пускай и едва проскользнувшую, но тень сочувствия польским страдальцам. Хотя на самом деле у Николая Васильевича была симпатия не к Польше и её самостийным устремлениям, а к польским поэтам, с которыми наш классик познакомился и коротко сошёлся в Париже в 1836 г. Речь идёт прежде всего о Богдане Залесском и Адаме Мицкевиче – убеждённых сторонниках польской самостийности. Гоголь в какой-то момент проникся горячим патриотизмом Мицкевича. Впрочем, потом не мог не увидать и явную фальшь в тех польских стенаниях, что доносились из уст её шляхтичей. Гоголь слишком хорошо знал историю отношения поляков к населению завоёванных территорий.

Когда-то поляки претендовали на доминирование в Восточной Европе, на просторах «от моря до моря», но проиграли историческое соревнование за лидерство в славянском мире, когда Россия пришла в себя после Смутного времени. Ну а в период правления Екатерины II, когда Польша была окончательно выведена из игры (усилиями «дипломатии» немецких династий, правивших как в Австрии и Пруссии, так и в России в тот момент), поляки затаили обиду, причём в наибольшей степени отчего-то на Россию, на русских. И с тех пор они стремились мстить России при всяком удобном случае, причём не потому, что русские были в чём-то по-особенному виноваты, а просто потому, что любому чловеку и любой нации тяжело смириться с потерей статуса и утратой лидерства.

Однако, как все помнят, в 1807 г. польская государственность была восстановлена (хотя Польша являлась фактически протекторатом наполеоновской Франции). И во второй-то раз Польша досталась России после того, как Наполеон превратил поляков в ударную силу в войне 1812 г., причём поляки отличились рьяной жестокостью, доходящую до самых гадких степеней.

Но когда поляки, пришедшие к стенам Москвы вместе с Наполеоном, были побеждены и когда окончилась вся масштабная военная кампания, затронувшая немало стран Европы, состоялся Венский конгресс (1815 г.), по итогам которого было создано Царство Польское – новое государственное образование на территории Польши, вернее, её центральных и восточных воеводств (западные отошли к Пруссии, южные к Австрии).

Так вот в рамках Российской империи Царство Польское обладало широкой автономией, лишь формально входя в имперскую структуру. Польша получила конституцию, которая предусматривала работу парламента (сейма) и была признана на тот момент самой либеральной в Европе. Царство Польское имело собственное законодательство, административную и судебную систему, вооружённые силы и таможенную территорию. Русские не стремились «ломать через колено» ни польскую культуру, ни традиции, да что там – была сохранена даже национальная денежная единица, то есть польский злотый.

Российские власти, получив власть над Польшей, старались дать ей максимальные вольности, дабы не создавать повода для недовольства и сетований на притеснения. И лишь после того, как поляки опять подняли руку на русских, устроив восстание, автономия Польши начала урезаться российской властью. Когда же произошло следующее кровавое восстание, элементы польской автономии были урезаны ещё значительнее.

Однако та часть польского народа, которая жила под властью Пруссии, подвергалась притеснениям с самого начала, к тому же испытывала насильственную германизацию (запрет обучения на родном языке). Да и если сравнивать положение поляков, находившихся теперь под властью русских, и положение русских и белорусов, которые находились прежде под властью Польши, то сравнение это будет весьма нелестным для польского реноме. Много тяжких подробностей можно рассказать о временах владычества поляков над землями, лежащими к востоку от реки Буг.

Российские власти XIX в. тоже бывают обвинены некоторыми историками в жёсткости, ведь и в самом деле было подавлено несколько польских восстаний. Однако стоило полякам чуть утихомириться, имперская администрация раз за разом пыталась угодить полякам. Имперская Россия изо всех сил старалась развивать промышленный потенциал Польши, к тому же, выражаясь современным языком, российские власти вкладывали огромные деньги в создание польской инфраструктуры, в частности профинансировали из казны строительство железной дороги из Варшавы до Кракова, которую продлили потом до Вены (по ней успел прокатиться Гоголь), в то время как в самой России железнодорожная ветка была проложена лишь от Петербурга до Царского Села и ещё только готовилось строительство пути в Москву.

Любопытно, но особые экономические преференции власть стремилась создавать и для Прибалтики. Да что там, даже крепостное право на этих территориях было отменено гораздо раньше, чем во внутрироссийских губерниях. В 1816–1819 гг. крепостничество было упразднено в Эстляндии, Курляндии и Лифляндии. И в Польше его тоже могли бы упразднить, но в данный период этому противилась властолюбивая польская шляхта. Однако многое из того, чего было фактором давления на русский народ, не проявляло себя в отношении «завоёванных» территорий.

В следующей главе данной книги нам придётся вести разговор о том, как Гоголя угораздило вступить в тяжкий разговор о судьбе крепостного права и прочих устоев и порядков, всё ещё бытовавших в России. Гоголевская позиция удивит многих тогдашних читателей (да и нынешних удивляет). Окажется, Гоголь почти во всём поддерживал власть государя, порой доходя до крайности. Но если бы она, власть эта, на территории всех российских губерний вела ту же экономическую и социальную политику, которую проводила в Польше, Эстляндии, Лифляндии