Женщины Гоголя и его искушения - Максим Валерьевич Акимов

или Финляндии, то многое стало бы иначе в нашей стране. И трудность-то для власти состояла не в том, что вышеперечисленные территории были более развиты изначально. Та же Финляндия была аграрной окраиной Шведской державы и уже после вхождения в Российскую империю стала активно развиваться, как и прочие территории из упомянутых выше.

В середине XIX века Тверская или Тульская губернии не слишком отставали в развитии от той же Эстляндии, но государева власть, опиравшаяся на помещиков, то есть на свою шляхту, отчего-то недооценивала стремление и возможность русского народа к новому этапу экономического и социального развития. Недооценивала или просто не хотела прикладывать усилия для становления новых вех развития, ведь усилия-то, разумеется, были необходимы, и немалые. Но делами какой-нибудь Эстляндии и Лифляндии власть занималась охотно и кропотливо, причём не жалея средств из имперской казны. А все те Тульские, Тверские и Томские губернии лишь ждали своего часа, давая, однако, ресурсы для бюджета огромной империи.

Петербургские вельможи были убеждены, что русский народ пока не готов к новому укладу жизни. Им вторила верхушка тогдашней аристократии, уверенная в том, что народ в России пока не способен к рывку социального развития. Этим аристократам казалось, что правительство в России – главный европеец (это мнение разделял, к сожалению, и Пушкин). «Дремучесть» русского народа казалась им главным тормозом развития. На самом деле всё было не совсем так, ведь среди народа было уже немало людей, стремившихся добиться образования и идти вперёд. Речь идёт о разночинцах, о тех выходцах из народа, самым ярким примером которых для нас является, конечно, Белинский. Их раздражало то отношение власти, которое препятствовало раскрепощению России, её развитию. Однако чуть выше по тексту мы собирались вести разговор о Бакунине, а он являлся представителем старинного аристократического рода, но, несмотря на это, его не просто раздражало всё то, в чем были убеждены петербургские чиновники, а буквально бесило. Сам он был убеждён, что к преобразованию основ русской действительности можно и нужно приступать немедленно, а шляхту пора упразднить ко всем чертям.

Однако и в головах той части русской интеллигенции, которую можно было назвать прогрессивной, была своя двойственность, касающаяся разных вещей, к примеру того же польского вопроса. Многие из русских, симпатизирующих «покорённой» Польше, не хотели видеть, что польская шляхта ничуть не лучше петербургской и что именно шляхта в Польше больше всего стенает о притеснениях. Но многие русские интеллектуалы всё-таки выражали сочувствие Польше и желали её «освобождения», отчего-то романтизируя польские порывы и повторяя за поляками девиз «За нашу и вашу свободу». Хотя, повторюсь, среди польских свободолюбцев наиболее страдающими были те, что утратили привилегии в связи с крахом былых амбиций Речи Посполитой.

Глядя на всё это из нынешнего дня, трудно не заметить нечестности обвинений «польских патриотов» в адрес России и некоторой карикатурности их апломба, проросшего на почве былой жажды доминирования, и оттого странными кажутся симпатии тогдашних русских симпатиков, сердобольно настроенных в адрес Польши.

Однако рассуждая о данном аспекте с позиций нынешнего дня, мы имеем в своём распоряжении дополнительную массу накопленной информации о Польше, проявившейся, когда стало известно слишком много фактов, свидетельствующих жестоко против позиции польских «патриотов», которые, даже борясь за независимость Польши, не собирались уважать чужое стремление к независимой жизни и гражданскому выбору. Многим нынешним историкам даже забавно, но поляки, боровшиеся за независимость от России, требовали, чтобы она, Россия, не только восстановила польскую государственность, но и «вернула» Польше западнорусские и белорусские земли (которые в Польше называли Восточными Кресами) в качестве законных вотчин польской знати.

К сожалению, и в ХХ в. противники России не раз добивались того, чтобы сделать Польшу чем-то вроде «тарана», которым били и по Советской России, и по СССР, и по Чехословакии. Печально известное и чрезвычайно подлое нападение Польши на чехословацкую территорию с целью оккупации Тешинской области фактически стало одной из отправных точек начала Второй мировой войны. А уж о том, что в Польше стало с красноармейцами, попавшими в плен, и говорить больно.

Но всё это мы знаем сейчас, вынужденные с горечью замечать постоянную готовность Польши к предательству интересов славянского братства и удару в спину русским, подыграв Западу, только потому что Россия, по итогам первого тысячелетия общеславянской истории, выиграла историческое соревнование за лидерство, а Польша, к сожалению, проиграла (и не в последнюю очередь потому, что слишком жестоко орудовала на территориях, которые стремилась подчинить, упиваясь высокомерием и спесью).

А во времена, когда Гоголь странствовал по Европе, то есть в те времена, когда Польша находилась под властью Российской империи, а польские патриоты произносили пафосные речи о свободе, сердца многих русских, по традиции готовые сочувствовать любому человеку, заявлявшему об угнетении его воли, были полны сочувствия к польским братьям. В лице поляков русская интеллигенция хотела увидать просвещённую нацию, едва ли не лучшую часть славянского мира, способную на благородные устремления. Многие хотели верить в то, что Польша сумела перебороть в себе былые заблуждения и теперь нравственно повзрослела.

Польша как важная часть славянской темы не раз возникала рядом с Гоголем и ещё возникнет, как мы вынуждены будем увидать. Тематика славянского самоопределения будет дьявольски противоречиво звучать в контексте политической истории данного временного этапа, и многих прежних единомышленников она вынудит разойтись, а порой и рассориться.

Тот же Фёдор Васильевич Чижов, который поначалу, увлекшись славянофильством, был не слишком далёк от Гоголя в своей идейности, вскоре войдёт в иной период идеологического становления, испытает влияние Бакунина и примкнёт (в конце 1840-х гг.) к делу освобождения славян от владычества европейских монархий (Австрийской в первую очередь). Так вот Чижов, которому суждено будет прожить долгую и непростую жизнь, придёт к убеждению, что и России и Европе необходимы кардинальные перемены, станет противником монархического и имперского строя. Он, а также немалое число других русских интеллектуалов будет выстраивать планы, а вернее – мечтать о славянской федерации, где каждый из народов получит свои права. От Любляны и Люблина до Люберец, вернее – до самого Охотска, должна будет, по их убеждению, располагаться федерация свободных сообществ, имеющих республиканское устройство и свободных от вмешательства посторонних «игроков» (то есть немцев, австрияков и англичан, да и всех прочих).

Ф.В. Чижов

Николай Васильевич Гоголь был и останется противником республиканских устремлений, однако в части создания большой славянской общности он был горячим сторонником, в этом он находил точки соприкосновения с тем же Чижовым. Николай Васильевич был максимальным противником вмешательства Запада в славянские дела.

Этот момент важно зафиксировать, чтобы понимать ту сложную конструкцию, которая существовала в головах русских интеллектуалов, находивших смысл в моральной поддержке