За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Напомните.

– Вон туда вниз по Тверской, справа будут Настасьинский, Дегтярный и третий – Старопименовский. Дом семь. Жалкая такая двухэтажечка. Хотя давайте встретимся здесь же, у Пампуша.

– Пампуша?

– Пампуш на Твербуле, так москвичи, циники, называют памятник Пушкину на Тверском бульваре. Время уточню и перезвоню.

Он хотел было вернуться к пьющей мхатовщине, но удержался и отправился домой. Дома ни души, только кошки, Аннушка ушла в бакалею, о чем свидетельствовала записка. Набрал 2-73-88:

– Гражданин Маяковский? Оперуполномоченный Булгаков. Готов спорить, что та, в кого вы сейчас влюблены, гораздо хуже той, в которую влюблен я.

– Да идите вы к черту! – рявкнул главный большевистский поэт.

– Ах, дуэль? Я согласен, – продолжал скрытый идейный враг. – На киях. Завтра в Старопименовском. Во сколько вам угодно?

– Слушайте, Булгаков, вам не надоело паясничать?

– Я серьезен, как никогда.

– Завтра? Ладно, черт с вами. В четыре.

Сразу перезвонил по 2-97-47. Подошла она, голос ее он уже ни с чьим бы не спутал.

– Штыковая атака назначена на шестнадцать ноль-ноль.

И повесил трубку. Весь вечер оставался в задумчивости. Зачем он снова назначил ей встречу? Почему ему снова хочется видеть ее? С какой стати вызвал на дуэль этого костолома поэзии?

– Макуся, ты как? Не приболел? – встревожилась Люба.

– Нет, – тихо ответил он. – Но внутри чувствую некое опустошение. Так часто бывает перед началом нового крупного произведения.

– Да, я много читал о писателях, – заявил Валерик. – Вы знаете, у них бывают совершенно непонятные явления. И затишье перед бурей – одно из них.

– Слыхал, Мака? Может, ты у нас писатель?

– Слыхал… Может быть…

На другой день, встретившись у Пампуша, они медленно побрели на Старопименовский.

– Ну что там Женя-большой?

– Все еще в командировке.

– Скучаете?

– А как вы думаете?

– Тоже скучаю по жене. Вот встречаюсь с вами, а скучаю по ней.

– Так идите домой.

– Не могу. Назначил дуэль с Маяковским не на жизнь, а на смерть. Можно попросить об одолжении? Я войду первым, а вы минут через пять. И так, будто мы с вами незнакомы.

– Вот еще! Зачем это? Мне не от кого прятаться. Вы не хотите, чтобы Любочке… Так я могу вообще не ходить.

– Нет, не поэтому. Если Маяковский сразу узнает, что мы вместе, он позавидует мне и станет играть вполсилы. А я не хочу выигрывать нечестно.

– Точно?

– Клянусь выменем всех священных коров Индии!

– Миша, вы такой смешной! Я вас обожаю!

– Мужа любите, а меня обожаете? Забавно.

Когда он вошел в клуб работников искусств, Маяковский уже клал шары, разыгрывая свою коронную американку с эстрадным артистом Леней Утесовым. Оба не так давно вернулись из города, о котором у Булгакова только слюнки текли, да небесный хозяин не спешил бросить ему эту косточку.

– Шо вы мене все ложите, не даете старому человеку играть, – с нарочитым одесским говорком курлыкал Утесов. – Мене даже в Париже дяденьки францюзы так не драконили. Эдиточка, вынь, пожалуйста, из вон той люзы шарики и положи товарищу Маяковскому на полочку, щоб не мешали. – Это он говорил своей тринадцатилетней дочери, которая тоже была с ним в Париже, а Булгаков – ни разу.

Маяковский дымил из угла рта папиросой, попадая себе дымом в бычий глаз, и Булгаков тоже закурил. Пожали друг другу руки с почтительной неприязнью. Поэт дожал эстрадника и взялся за драматурга-прозаика. Булгаков разбил пирамиду, закатил шар, в этот момент вошла она, и вторым ударом он малодушно промазал.

– Ну, теперь держись, Киев! – заблеял Утесов.

Таинственная гостья отдала соболью короткую шубку прислужнику, села за столик в углу и спросила лимонаду. Маяковский пошел гонять шары по лузам. В американку он был виртуоз.

– Предлагаю вариант, – сказал Булгаков. – Тот, кто проигрывает, угощает вон ту черноволосую даму шампань-коблером.

– Да хоть чем! – грубо отозвался высокий, наголо стриженный монстр в великолепном твидовом костюме, пиджак которого он небрежно сбросил на стул. И сам он был загляденье, подобен смертоносному смерчу, неумолимо надвигающемуся на ветхое селение. Хоть бы сейчас сюда заявилась его брикекетка, при ней его бычьи глаза превращались в телячьи, а сам он из громовержца становился жертвой заклания.

Дав Булгакову еще пару раз поиграть, монстр закончил партию в восемь-три. Посмотрев на Елену Сергеевну, Михаил Афанасьевич увидел, как та вполне артистично изображает из себя постороннюю, ко всем равнодушную. Проиграв, он заказал шампань-коблер, тоже избавился от пиджака и объявил:

– Ну, хорош баловаться. Предлагаю сразу русскую.

Если в американку он только при великом кураже лишь изредка выигрывал у Маяковского, то в русскую пирамиду побеждал в четырех случаях из пяти.

– Ладно, черт с вами, давайте, – великодушно согласился поэт, в душе нежный и ранимый, как ребенок, любящий людей, но снаружи напускающий на себя революционного монстризма. – Только кто проигрывает, заказывает шампань-коблер самому себе.

Ей принесли коктейль. Она возмутилась:

– В чем дело! Я не та, за кого меня принимаете!

– Простите, королева, – тотчас подбежал к ней Булгаков. – Таков порядок. Когда в этих чертогах появляется королева бала, проигравший копьеносец преподносит ей бокал коктейля из шампанского и крови сердца гремучей змеи.

– Так уж и змеи, – фыркнула она и засмеялась. – Но, надеюсь, это первое и последнее подношение?

– О да, – приложил он руку к сердцу. – Следующий проигравший делает себе в вашу честь харакири.

– Балаган, – усмехнулся Маяковский, на всякий случай назначил шар, разбил легонько пирамиду и никуда не попал. Началась затяжная и тяжелая борьба с назначением шаров, объявлением вида удара по ним, записью очков, со штрафными и премиальными.

– Десятка от двух бортов в середину, – говорил Булгаков и невероятным образом выполнял собственный заказ.

– Вот буржуй недобитый, – ворчал Маяковский. Он забил два шара против пяти булгаковских и стал раздувать ноздри.

– От же ж Киев шпарит-жарит! – блекокотал Утесов, одиноко катающий шары на соседнем столе.

Прицеливаясь в очередной раз, Маяковский вдруг отложил кий:

– Послушайте, гражданочка, или как вас там, королева! Когда вы так смотрите на мои шары, они чертовски не влетают в лузы.

– А вы милиционера вызовите, – язвительно отозвалась ведьма.

– Нет, я без шуток говорю: когда она смотрит, я не забиваю, – кипятился вулкан.

– Глазейте, королева, и без стесненья, – веселился легкий бриз. – В законах Ресефесера нет уголовной ответственности за смотрение.

В этот миг бильярдную облагородили своим посещением Алексей Толстой и Валентин Катаев. На первом – лавры второй части «Хождения по мукам», на втором – сияние успеха пьесы «Квадратура круга», поставленной во МХАТе, худрук Немирович-Данченко, режиссер Горчаков. Процветающие советские литераторы. И не беда, что один революцию не принял, бежал в эмиграшку, хлебнул там никомуненужности и, сменив вехи, вернулся, покаялся,