За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– Что наша жизнь? Икра! – спел однажды Булгаков, подавая на ладони Елене Сергеевне крошечный пресный бисквит, намазанный свежей зернистой, о которой хозяин дома сказал, что утром приготовлена и самолетом доставлена из Астрахани.

Булгаковская Москва. Прототип Дома Грибоедова. Дом Герцена на Тверском бульваре, 25 – ныне Литературный институт им. А. М. Горького

[Фото автора]

Михаил Афанасьевич все не мог вспомнить, как зовут этого человека, но при этом как-то называл его, не то Валтазаром, не то Беовульфом. Правый глаз у него был черный, а левый – зеленый, и, глядя на Булгакова зеленым глазом, загадочный старик требовал:

– Пишите! Не ленитесь писать! Помните: «verba volant, scripta manent»!

Вдруг он ошалело рявкнул на Шиловскую:

– Можно поцеловать вас?

– Можно, – смущенно ответила она. – Целуйте. В щеку.

Он подошел, поцеловал и резко отшатнулся:

– Ведьма! Ведьма! Приколдовала! Так будь же по-твоему!

И все провалилось…

Михаил Афанасьевич проснулся, не зная где. В узкие окошки, расположенные под потолком, пробивался тусклый мартовский свет. В следующее мгновение он осознал, что слева на груди у него женская головка с черными локонами, а через всю грудь обнимает нежная худая рука, не такая тугая, как у крепкой и спортивной Любанги.

Ну конечно, читатель, где же еще! Но как они попали сюда, в тайный полуподвал с белокаменными стенами? То ли загадочный старик-колдун по воздуху перенес их из своей квартиры на Патриарших, то ли еще какая-то волшебная сила?

Он погладил черные кудри. Лежащая в его объятьях женщина промяукала что-то невнятное, полежала еще с минуту и вдруг отпрянула:

– О боже!

Потерла лицо ладонями. Села, прислонившись к настенному ковру:

– Какой ужас! – Помолчала и добавила: – Но как хорошо!

Ему сразу вспомнился Шариков: «Похабная квартирка. Но до чего хорошо!»

Стало быть, свершилось, и ключи сработали!

Хотелось узнать, как они тут оказались, но спросить значило выдать, что он был в дымину пьян и ничего не помнит, значило унизить произошедшее событие, типа, по пьяни сошлись. Она сама, будто читая его мысли, выдала объяснение:

– Удивительнее всего штурман Жорж.

– Какой такой штурман Жорж?

– Та девушка, кондуктор такси. Которая меня с Пречистенки домой увезла. Она же нас потом с Патриарших сюда привезла. Мистика!

Тут и ему припомнилось, что у таксистки на передней панели красовалось: «Вас везет штурман Жорж».

– Вы еще клялись написать в ее честь роман и так и назвать: «Штурман Жорж». Можете налить бокал игристого?

Он пригляделся и увидел, что возле кровати стоит откупоренная и лишь слегка отпитая бутылка «Абрау-Дюрсо», а рядом бокал. Налил, подал. Она выпила махом и сказала:

– А теперь отвернитесь к стенке и не смотрите.

Он повиновался и, подобно толстовскому отцу Сергию, испытал прилив вожделения, слушая, как рядом едва слышно шуршат одежды. Только у Толстого женщина раздевалась, а здесь и сейчас – одевалась.

– Можете повернуться.

Он повернулся и увидел ее, стоящую к нему спиной и полностью одетую, даже в шубку.

– Не провожайте меня. И больше не звоните и не преследуйте. Что случилось, то случилось. Но случилось – и забыто.

И – ушла.

Ему тоже пора было вставать и тащиться домой к жене. Но он сидел в кровати и тупо допивал «Абрау-Дюрсо». «Ушла. Но гиацинты ждали, и день не разбудил окна…» – припомнилось ему блоковское. Что случилось, то случилось. Но осуждено ли на забвение?

Дома встречала разгневанная Любанга. Но, едва она раскрыла рот, в одно мгновение в нем родился коварный план защиты:

– Молчи! Мне все про тебя рассказали! – рявкнул он, шмыгнул мимо нее в спальню, сбросил пальто и рухнул в кровать лицом к стене. Кот Аншлаг производства фабрики «Мука & Коты» пытался пролезть ему под бок и в итоге улегся, прильнув боком к голове писателя, послушать, есть ли там замыслы.

Прошло полчаса, прежде чем Любовь Евгеньевна осмелилась приблизиться:

– Мака, кто тебе что рассказал?

– Уйди! Не хочу тебя видеть! Как ты могла такое?!

Замер, окаменел, умер. И в конце концов уснул, поскольку совсем не выспался в минувшую пиратскую ночь. Часа через три жена вновь попыталась наладить перемирие:

– Мака, хочу тебе сказать. Не верь никому. Что бы тебе про меня ни сказали. Это клевета.

– Не знаю, – буркнул он и вновь погрузился в сон.

– Ну Масенька, ну Колбасенька!..

В следующий раз она уже сердито:

– Да Мака же! Вставай и говори, кто тебе меня оклеветал?

Тут уж он встал, посмотрел на нее мутным взглядом и оценил весь трагизм ситуации. Жена крупного военачальника, двое детей, один сын в первый класс в школу ходит, другой совсем малыш, трех еще не исполнилось. А он? Писака-неудачник, того и гляди на Соловки загремит, а то и вовсе к стенке поставят и – бабах! – пулю в затылок. И, может, ему вообще все померещилось, пригрезилось? Побывал в некой иной реальности – непонятный старик, не то Беовульф, не то Валтазар, перемещения в пространстве, утро в полуподвале у Ермолинского, ее слова и уход. Разве все это было? Ну конечно же, все это сон. А реальность – вот она, в виде Любанги с покрасневшим от гнева лицом.

– Говори, муж, где ты был и кто тебе про меня рассказал?

– Это неважно, – ответил он, стараясь держаться так же горделиво, как ресторанный Розенталь. – Возможно, мне наврали, но уж очень похоже на правду. Что именно, я тебе не стану пересказывать. Это унизительно и для тебя, и для меня. А где я был? Я вчера играл в биллиард с Маяковским, мы неожиданно подружились и всю ночь кутили, шлялись по каким-то его друзьям. Полагаю, допрос окончен. Даже странно видеть тебя в качестве ревнивицы.

– Мне самой странно, – растерянно ответила Любовь Евгеньевна. – Но женское чутье подсказывает мне, что что-то не так.

– Хочешь, позвони Маяковскому.

– Ну вот еще, стану я себя унижать. Ладно. Мир. Мир?

– Мир.

– Есть хочешь?

– Всю ночь там и сям ел от пуза.

– Позвонил бы мне, я бы приехала. Мне бы тоже хотелось с Маяковским покуролесить.

– Была чисто мужская компания. Ни одной фемины.

– Не врешь?

Медленно, вязко проваливался обратно в устоявшийся быт. Вот она, их арендуемая квартирка на Пироговской, бывшей Царицынской. Гостиная, малая комната, которую сейчас занимает Валерик, пора его давно в шею гнать, кухня, кладовка, уборная, ванная комната с нагревателем, который следует растапливать дровами, чтобы принять ванну. И их спальня, переходящая в кабинет, или, как он говорил, полукабинет, потому что отделен