За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– С детства лошадей боюсь. И запаха их не выношу. Уж извините.

И на другой день, едва жена отправилась к своим непарнокопытным, муж усвистел в Мансуровский переулок, прихватил с собой Абрама Дюрсо, легкие закуски, сервировал стол и принялся ждать любовницу. Она не заставила его долго томиться. В окошко, расположенное под самым потолком, ударил мысок ее сапожка, два, три, четыре раза… И вот она уже на пороге из полуподвала, щеки пылают, глаза горят, бросилась в его объятья, и так резко слились в поцелуе, что зубами ударились…

Никогда в его жизни не было женщины более желанной и сладостной! Почему так? Колдовство? Мистика?.. Не хотелось, чтобы все кончалось, а оно рано или поздно кончалось. Минуты казались мгновеньями, час пролетал, как одна минута. Лежали, счастливые, в изнеможении, глядя в деревянный потолок.

– Ты – бог любви, – выдохнула она.

Неужели Шиловский, бравый вояка, закаленный громами и молниями сражений, хуже кабинетного писаки, измученного нападками общества, пошарпанного былым морфинизмом, страдающего неврастенией? Хотелось спросить и услышать: «Ты в сто раз лучше», но понимал, что нельзя.

– Шампанского!

– Немедленно!

И они бросились пить «Абрау-Дюрсо» и закусывать, голодные, потратившие много сил на утоление страсти. Она села, укутавшись в простыню, он не побрезговал шелковым халатом Ермолинского.

– Я принес тебе кое-что, – произнес он с иным вожделением – скорее прочитать ей написанное в течение трех недель марта и нескольких дней начала апреля. – Это мой новый роман. Он пока не имеет названия. Или «Черный маг», что-то в этом роде.

– Какое счастье, что ты у меня писатель, – счастливо улыбнулась она. – Verba volant, scripta manent.

– Что ты сказала? Волант? – воскликнул он. – Да! Да! Ведь есть же такая латинская поговорка. Точно. Verba volant, scripta manent – сказанное улетает, написанное остается. И того старика на Патриарших я называл Воландом.

– Нет, ты называл его Валтазаром Гаспаровичем, – возразила она. – Я точно помню, потому что была гораздо трезвее тебя.

– Разве?

– Клянусь тебе. Кстати, что это за Валтазар такой? Откуда ты его знаешь? И почему он тогда сразу сказал: «И Елена Сергеевна тут»?

– Представь себе, я и сам не знаю. Валтазар вообще-то один из волхвов, явившихся к Рождеству Христову в Вифлеем. А этот… Точно, что Валтазар? Я был у него однажды давно, в каком-то угаре, со случайными людьми, которые привели меня к нему. И тогда он обратил на меня особое внимание. Но я забыл про него и вспомнил только в ту нашу роковую ночь.

– Роковую?

– Счастливую и роковую. Потому что мы обречены быть подпольной организацией, скрываться, встречаться здесь, как подпольщики на явочной квартире.

– Запретный плод так сладок! – Она сладострастно потянулась, вытянув вверх руки, одеяло свалилось, обнажив грудь, но тотчас было возвращено на место. – Читай же, что ты там написал.

И он стал читать ей написанные первые пятьдесят страниц нового романа. Сначала она приторно улыбалась, потом глаза ее почернели, она слушала с некоторой тревогой, а когда он кончил, задумчиво произнесла:

– Verba volant, scripta manent. Этот роман сделает тебя знаменитым на весь мир. И бессмертным.

Глава двадцать третья

В этом романе вся моя жизнь

1929

Да, читатель, в тот год катастрофы они встречались в полуподвале сначала раз в пять дней, потом – в четыре, потом – каждые три дня. Ермолинский, как нарочно, уехал аж до середины лета в Туркмению собирать материал для сценария художественного фильма о мелиорации, который должен был снимать режиссер Юлий Райзман. Шиловский тоже стал надолго пропадать в своих командировках. Вроде бы и никакой войны, кроме лихих приключений советского военного атташе в Афганистане Примакова, сражавшегося против пуштунов, свергнувших эмира Амануллу-хана, первого мирового правителя, признавшего молодую советскую республику.

Рано утром подпольщик являлся в свое подполье и, подготовив вино и закуски, начинал ждать, переставляя на столе предметы. Наконец стукала калитка, и он уже знал ее шаги, именно ее, а не чьи другие. Под потолком в окне появлялись туфли с черными замшевыми накладками-бантами, стянутыми стальными пряжками. Носок одной из туфель несколько раз шаловливо стучал в стекло, и тогда он шел ей навстречу, раскрыв объятья, и наступал долгожданный и долгий поцелуй…

В двух комнатах белокаменного полуподвала всегда стояли сумерки из-за кустов сирени и забора. Камин, красная потертая мебель, бюро с часами, звеневшими каждые полчаса. На полках книги от крашеного пола до закопченного потолка.

Булгаковская Москва. Дом в Мансуровском переулке, 9

[Фото автора]

Утолив любовный голод, подпольщица надевала кружевной фартук на голое тело и в маленькой передней зажигала керосинку, чтобы приготовить завтрак, который накрывала на овальном столе. Он смотрел на нее и примечал, что непременно напишет про голую женщину в кружевном фартуке. Они завтракали под бокал вина, и он садился в кровати – читать вслух, а она на ковре рядом – слушать. На каждое подпольное собрание он приносил две-три свежие страницы. Если ей особенно нравилась какая-то фраза, она нараспев повторяла ее, а в самых особых случаях говорила:

– В этом романе вся моя жизнь.

И можно было подумать двояко: в его литературном романе или в их любовном. Любовь настолько захлестнула подпольщика, что впервые в жизни ему стало совершенно наплевать на беды и гонения, на то, что со сцен театров ушли «Зойкина квартира» и «Дни Турбиных», на то, что в газетах писали о нем как о злостном контрреволюционере, без которого тоскуют и горюют Соловки. И он равнодушно читал в газетах, как в стране начали борьбу с правым уклоном, сняли со всех постов одного из главных вождей революции Бухарина, затеяли чистку партийных рядов и приняли программу первой советской пятилетки.

В конце апреля грянула небывалая жара, а он читал ей страницы, на которых впервые появлялся Иисус Христос под именем Иешуа Га-Ноцри. Пасха в том году выдалась поздняя, 5 мая. После испепеляющей жары ударили мощные грозы, и первая разразилась аккурат в Страстную пятницу. Потоки воды проносились мимо высоких окон, угрожая хлынуть внутрь, становилось темно, как ночью, и они зажигали камин, чтобы испечь в углях картошку. Чистя черные клубни, обжигали себе пальцы и весело смеялись.

Едва отгремели грозы, вернулась жара, и на второй день после Пасхи подпольщик с благословения своей тайной подруги отнес готовую главу романа в издательство «Недра», шесть лет назад напечатавшее его «Дьяволиаду». Оставалось ждать ответа.

– Зарубят и еще больше загнобят, – нервничал он.

– И пусть. Эта кровь прольется потом на