За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Глава двадцать четвертая

Шиловский

1929

Секретарю ЦИК Союза ССР

Авелю Софроновичу Енукидзе

Ввиду того, что абсолютная неприемлемость моих произведений для советской общественности очевидна, ввиду того, что совершившееся полное запрещение моих произведений в СССР обрекает меня на гибель, ввиду того, что уничтожение меня как писателя уже повлекло за собой материальную катастрофу (отсутствие у меня сбережений, невозможность платить налог и невозможность жить, начиная со следующего месяца, могут быть документально доказаны). При безмерном утомлении, бесплодности всяких попыток обращаюсь в верховный орган Союза – Центральный Исполнительный Комитет СССР и прошу разрешить мне вместе с женою моей Любовию Евгениевной Булгаковой выехать за границу на тот срок, который Правительство Союза найдет нужным назначить мне.

Михаил Афанасьевич Булгаков

(автор пьес «Дни Турбиных», «Бег» и других)

3. IX.1929 г. Москва.

Какие тут подпольные встречи с любовницей, когда жрать нечего, за квартиру платить нечем, сплошные долги! А главное, предатель Ермолинский как засел в своем полуподвале со своей красоткой полуармянкой-полуфранцуженкой, и ни ногой оттуда. Хоть бы в свадебное путешествие отвез ее, скотина безрогая, тоже мне, друг называется. И, главное, как назло, сотни приятелей, у которых можно было бы встречаться в их отсутствие, торчат в Москве, осень, знаете ли, время дела делать.

В первую встречу после летнего перерыва, когда он отправился ее провожать, намереваясь объявить, что все между ними кончено, а вместо этого пообещал посвятить ей свой роман, на прощание она спросила:

– Так где же мы увидимся, Михаил Афанасьевич?

Его разозлило, что вся она такая благополучная, загорелая, вернулась с отдыха, где полтора месяца ублажала мужа и возилась с сыночками. На ней фасонистые одежды, пахнет французскими духами и живет не в съемной трехкомнатной квартире, за которую платить нечем, а в роскошных апартаментах для высокопоставленных военных, где сама не знает, сколько комнат, со счету сбилась. А он нищий и раздавленный изгой, на новую пару носков не хватает, заработка ниоткуда не светит, и должен заботиться о том, где им теперь встречаться!

– У меня работы невпроворот, – жестко произнес он, и в этом как раз просквозило его признание, что между ними больше ничего не может быть. – Я завтра весь день в Румянцевской библио-теке. Хотите, приходите туда, найдете меня в читальном зале.

Ее шатнуло, и она сделала шаг назад.

– Понятно. Можете больше ничего не говорить. Что ж, прощайте, Михаил Афанасьевич. Буду ждать книгу с посвящением мне.

Так они расстались. Без заламывания рук и вскриков раненого зверя.

На другой день он с утра отправился в Румянцевскую библиотеку, переименованную в Ленинскую чуть ли не на другой день после смерти вождя пролетариата. И лишь некоторые москвичи по-прежнему звали ее Румянцевкой, основная масса переориентировалась на Ленинку. Он затеял новую пьесу на тему «Не человек для славы, а слава для человека». Конечно же, из мировых драматургов выше всех он ставил Гоголя с его «Ревизором», Грибоедова с «Горем от ума», но в троицу к ним приглашал и Мольера со множеством пьес. С ними он хотел оказаться четвертым. К тому же теплилась малюсенькая надежда, что под Мольера дадут хоть какую-то командировку во Францию, хоть на три дня.

Где-то Булгаков читал высказывание типа «Ему не нужна слава, а вот его слава нужна Франции». Предстояло перелопатить все, что в Румянцевке есть о Мольере, а заодно найти сию цитату в ее точном виде.

После жаркого мая, дождливого июня, солнечного июля и облачного августа стоял светлый и золотой сентябрь, начинала желтеть и опадать листва. Булгаков бодрым шагом за сорок минут пешком дошел от дома на Пироговке до главной библиотеки страны, неся в душе двоякое чувство. С одной стороны, его глодала любовная тоска, и вместо благородного запаха читальных залов он сейчас куда охотнее дышал бы чудесными запахами полуподвала в Мансуровском переулке, навечно поселившимися в его душе.

Но при этом щекотало и веселило чувство свободы – не надо больше ревновать к мужу, не надо терзаться угрызениями совести, что наставляет рога достойному и хорошему человеку, доблестному военачальнику, ведь когда-то Булгаков и сам сильно возмущался женой Багратиона. Не надо обманывать легкую во всех отношениях Бангу, хоть она та еще лиса Патрикевна, у самой наверняка рыльце в пушку, не зря ей так нравится пошлая фразочка, что каждый имеет право на лево. И не надо выискивать деньги, чтобы покупать розы, вина, закуски, не надо напрягаться в поисках новой подпольной квартирки.

Не надо, не надо, не надо… Но до чего же хочется, хочется, хочется!

Однако – прочь, догоревший огарок! Он входит в кафедральный собор мировой книжной религии, он предъявляет пропуск, поднимается по высокой лестнице, идет в огромную картотеку, к ящикам, обозначенным чудесным словом «Мольер». Кстати, нужно уточнить, правда ли, что псевдоним происходит от слова «мешать, докучать» и означает что-то вроде «Докучалкин». Многое надо уточнить. И литератор выписывает одну за другой карточки, в которых, возможно, кроются ответы на бесчисленные вопросы, а может быть, их там не окажется.

– Через сколько времени поинтересоваться? – спрашивает он у девушки, принимающей заказы.

– Вот это и это через часик, это, это и это – через пару часов, а это и это, скорее всего, поступит только к вечеру.

Прекрасно, часик можно подождать. Есть чем заняться в книжном соборе, не хуже, чем в каком-нибудь Кёльнском, где он никогда не был. Пойти, к примеру, потешить самолюбие – к стеллажам картотеки на «Бул». Не рановато ли товарищ Маяковский его в словарь исчезнувших слов передислоцировал? Там, конечно, не такие пласты залежей, как на «Гор» или на «Тол», но есть веселая стайка карточек, которые приятно пролистать, как колоду из тридцати шести карт, где все не меньше валета.

Но, подойдя к обозначению «Бул» и выдвинув ящик, Михаил Афанасьевич, сколько ни листал, не мог найти карточек, надписанных сверху его именем, отчеством и фамилией.

Там и раньше-то таилась всего дюжина – дебютная «Дьяволиада» 1925 года, жалкий сборничек рассказов из юмористической библиотеки журнала «Смехач», «Трактат о жилище» издательства «Земля и фабрика», недоизданная московская «Белая гвардия» в паре номеров журнала «Россия», парижская «Белая гвардия» с фальшивым финалом, берлинские «Похождения Чичикова», рижские «Роковые яйца», берлинская «Зойкина квартира», берлинские и бакинские «Записки на манжетах» да несколько журнальчиков с проблеском его рассказов и фельетонов.

Но теперь и этой горсти не имелось в наличии!

– Что за чертовщина! – прошипел